Обреченное королевство

Сандерсон Брендон

Быть может, он тоже вел себя неправильно? Да, он должен был быть более осторожным. Более подозрительным по отношению к Садеасу. Но должен ли он был отказаться от Кодекса? Стать тем же безжалостным убийцей, каким был в юности?

Нет.

Важно ли, что видения ошиблись по отношению к Садеасу? Стыдится ли он человека, которого они — и чтение книги — создали? Внутри него последний кусок встал на место, последний краеугольный камень, и он обнаружил, что больше не волнуется. Замешательство прошло. Он понял, что надо сделать. Наконец-то. Никаких вопросов. Никакой неуверенности в себе.

Он

протянул ладонь и сжал руку Адолина.

— Спасибо.

Адолин резко кивнул. Было видно, что он разозлен, но решил следовать за Далинаром — а следовать за предводителем означает, помимо всего прочего, поддерживать его даже тогда, когда сражение повернулось против него.

Потом они отпустили друг друга, и Далинар повернулся к солдатам, стоявшим вокруг.

— Пришло время сразиться, — сказал он твердым уверенным голосом. — Мы будем драться не ради славы, но потому, что все остальное еще хуже. Мы следуем Кодексу не в поисках какой-то выгоды, но потому, что мы ненавидим людей, которыми могли бы стать в противном случае. Мы будем стоять на поле боя одни, потому что мы такие, какие есть.

Кобальтовые гвардейцы, кольцом окружившие их, начали поворачиваться по одному и глядеть на него. Солдаты за ними, резерв — темноглазые и светлоглазые — подошли ближе; в их глазах застыл страх, на лицах — мрачная решимость.

— Смерть — конец всех дорог человека! — проревел Далинар. — Что останется после того, как он уйдет? Имущество, которое он собрал и за которое будут ругаться его наследники? Слава, которой он добился и которая перейдет к тем, кто убил его? Высокое положение, которое он удержал благодаря удаче?

Нет. Мы сражаемся здесь потому, что мы понимаем. Конец всегда один. Путь, вот что отличает людей. Когда мы будем пробовать этот конец, мы будем держать голову высоко, а наши глаза будут глядеть на солнце.

Он вытянул руку, призывая Носитель Присяги.

— Я не стыжусь того, кем стал, — проорал он и обнаружил, что сказал правду. Как приятно избавиться от чувства вины! — Пусть другие люди унижаются, пытаясь уничтожить меня. Пускай ищут свою мелкую славу. Но я останусь собой!

В его руке возник Клинок Осколков.

Люди не закричали ура, но стали выше, спины распрямились. Страх в их глазах стал меньше. Адолин надел шлем, в его руке возник Клинок, покрытый каплями воды. Он кивнул.

Они бросились в битву. Вместе.

И я умру,подумал Далинар, сокрушая ряды паршенди. И найду мир. Неожиданное чувство на поле боя, но тем более приятное.

И все-таки кое о чем он сожалеет: новым кронпринцем Холина будет бедный Ринарин, окруженный врагами, сожравшими плоть его отца и брата.

Я так и не достал тебе Доспехи Осколков, хотя и обещал, сынок,подумал Далинар. Тебе придется идти без них. И пусть честь наших предков защитит тебя.

Будь сильным — и научись быть мудрым быстрее, чем твой отец.

Прощай.

Глава шестьдесят седьмая

Слова

Дай

мне больше не испытывать боль! Дай мне больше не плакать! Дайгонартис! Черный Рыбак, возьми мою печаль и сожри ее!

Танатесах, 1173, 28 секунд до смерти. Темноглазая женщина, уличный жонглер. Текст очень похож на пример 1172–89.

Четвертый Мост тащился позади армии. Двое раненых, еще четверо их несут. Оставшиеся двадцать девять согнулись под тяжестью моста. К счастью, на этот бег Садеас привел все мосты, включая те восемь, которые ссудил Далинару. Поэтому армии не пришлось ждать бригаду Каладина для того, чтобы пересечь пропасти.

Истощение настигло Каладина, мост на его плечах, казалось, был сделан из камня. Только во время своих первых забегов он чувствовал себя таким же усталым. Сил порхала перед ним, с беспокойством глядя, как он идет во главе моста, спотыкаясь о неровную землю; пот градом катился по его лицу.

Впереди последний отряд армии Садеаса пересекал расщелину. Плато построения почти опустело. Внутренности Каладина сжимались, когда он думал о чудовищном предательстве Садеаса. Он-то считал, что с ним поступили ужасно и несправедливо. Но здесь Садеас обрек на смерть тысячи людей, как темноглазых, так и светлоглазых. Союзников, кстати. Предательство давило на Каладина еще тяжелее, чем сам мост. Ему не хватало воздуха, он чуть не задыхался.

Неужели эти люди безнадежны? Они убивают тех, кого должны любить. Что толку сражаться, что толку побеждать, если нет разницы между союзником и врагом? И что такое победа? Бессмыслица. Что означает смерть друзей и товарищей Каладина? Ничего. Весь мир — гнойный прыщ, отвратительно зеленый и разлагающийся.

Когда оцепенелый Каладин и Четвертый Мост добрались до расщелины, они уже не могли никому помочь переправиться. Люди, которых он послал вперед, тоже были здесь. Тефт выглядел угрюмым, Шрам опирался на копье, оберегая раненую ногу. Рядом лежала небольшая группа мертвых копейщиков. Обычно солдаты Садеаса уносили с собой раненых, даже если некоторые из них умирали по дороге. Но сейчас они оставили мертвых; по-видимому, Садеас очень торопился покинуть место предательства.

Мертвых бросили вместе со всем их вооружением. Скорее всего, Шрам добыл костыль у них. Позже какой-то несчастной бригаде придется пройти весь путь назад и собрать трофеи как от них, так и от мертвых людей Далинара.

Они поставили мост на землю, и Каладин вытер лоб.

— Не перекидывайте мост через расщелину, — приказал он. — Мы подождем, пока не пройдет последний солдат, и тогда перейдем сами по одному из мостов. — Матал заметил Каладина и его бригаду, но не приказал им поставить мост. Быть может, понимал, что, как только они поставят его, тут же придется убирать.

— Не правда ли, зрелище? — сказал Моаш, подходя к Каладину и глядя назад.

Каладин повернулся. Сзади поднималась Башня, полого спускаясь к ним. Армия Холина — круг синего — была поймана посреди спуска, когда пыталась спуститься вниз и добраться до Садеаса прежде, чем он ушел. Отсюда паршенди казались роем темных фигур с золотыми пятнами на коже. Они давили на кольцо алети, пытаясь смять его.