Обреченные на вымирание
Шрифт:
После обеда мы вернулись в ангар. Стоя на стремянке, затягивал гайку и вспоминал чудный образ, когда неожиданно лестница подо мной задрожала. Я испугался, обеими руками вцепился в ограждения. Ключ выпал из руки и с металлическим дребезгом упал на бетонный пол.
Снизу послышался противный блеющий смешок. Шурум одной рукой держался за стремянку, смотрел на меня и мерзко щерился.
– Не расслабляйся, балдатень, легкая встряска в работе не помешает, это вот.
– Будь добр, – старался я держать голос на спокойной ноте, – подай, пожалуйста, ключ.
– Ключ? Это, конечно, –
– Быстрее, балдтень, надо брать, быстрее. У меня, это…, пальцы устали держать.
Он пнул лестницу, развернулся и зашагал в диспетчерскую. Мне пришлось в очередной раз утереться, спуститься и подобрать ключ.
Проковырялся с левым двигателем больше трех часов и не мог понять, в чем неисправность. Подспудно начал подозревать, что у меня не получится ее найти вовсе и исправить. Шурум, который с меня глаз не сводил, только этого и ждал. Казалось, он больше заинтересован в моем унижение, чем в ремонте самолета.
Во время очередной попытке запуска двигателя, он вышел из диспетчерской, встал перед кабиной, вперил в меня наглый взгляд. Мотор фырчал, чихал, выплевывал облака черного дыма и никак не желал заводиться.
– Ну, что, балдатень? Смотрю, фиговый из тебя механик. Давай сползай, это… получи зарплату, – при этих словах он красноречиво стал разминать правый кулак.
– Дайте еще время. Я разберусь, раньше ремонтировал такие, только надо понять, в чем дело.
Шурум вытянул губы в трубочку и закатил глаза, как бы раздумывая, – ладно, балдатень, – проговорил он, спустя несколько секунд, – сколько надо?
– Не знаю. Может, сегодня к вечеру справлюсь. Пока системы протестирую… Максимум два дня. Это не так просто, как кажется.
– Черт с тобой, чучело – мяучело, посмотрим, это вот…, что ты за крендель. И не дай Боже… Ну ты, понял, – при этих словах он звонко впечатал кулак в ладошку. Шурум ушел. Потом появлялся каждые полчаса, спрашивал как дела, злился, что самолет еще не в строю, пинал стремянку, оскорблял меня и уходил в диспетчерскую.
К вечеру чувствовал себя уставшим: ныли ноги, болела спина. Спустился по стремянки, прошел коридором, открыл в диспетчерскую дверь, намереваясь переодеться и идти домой. Шурум лежал грудью на столе, подложив под голову руки, и сонно сопел. Яхо спал в кресле, склонив голову вбок. Из музыкального центра лилась негромкая музыка. Я с минуту простоял у порога, не зная, что делать. Входить без разрешения не решался. Снова открыл дверь и с силой захлопнул, надеясь, разбудить авиаторов грохотом. Без толку. Я откашлялся и негромко позвал:
– Шурум.
Он словно этого ждал. Подскочил со стула, как ужаленный, пулей метнулся ко мне и сходу всадил кулак в солнечное сплетение. Взгляд у него был совсем не сонный. Он притворялся, хотел застать меня врасплох. У него это получилось.
От удара перехватило дыхание, боль спазмом сжала все внутренности. Я переломился в поясе,
– Какой к чертям собачьим я тебе Шурум? Ваше величество, это вот, – проорал он, склонившись надо мной, – и никак, по-другому, понял?! Повторяй давай, балдатень, это вот…, Ваше Величество! Не слышу!! – голос звенел прямо у меня над ухом, щекой чувствовал его горячее дыхание. Страх, замешанный на боли, ледяной волной прокатился по телу. А он все орал.
– Не слышу!!!
Я попытался сказать, беззвучно захлопал губами. Мне словно перекрыли кран.
– Не слышу!!! – визжал циркуляркой Шурум.
– Ваше…, – наконец удалось выдавить мне из себя, потом было уже легче, – величество.
– Вот так, и никак, иначе, это вот.
Шурум немного успокоился, голос его стал ровнее и выше. Он выпрямился. Мне было одновременно страшно и стыдно. Но что я мог поделать? Рядом был Яхо. Как не странно, щуплого психа я не боялся, боялся угрюмого здоровяка. Помнился его стальной захват, от которого трещали ребра. Тогда казалось, захоти он, то выдавил бы из меня все дерьмо, словно пасту из тюбика.
Получив свое, Шурум отстал. Я переоделся, вышел из ангара и побрел темными улицам в новую квартиру, куда идти вовсе не хотелось. Стоило представить мрачные стены, обвалившийся потолок, ободранные обои, влажный матрац, как становилось дурно.
А куда мне было еще идти? Через пятнадцать минут разматывал проволоку, продетую между косяком и дырой в двери, служившую вместо замка. Переступил порог, в нос пахнуло сыростью, запустением и обреченностью. Да, бывают и такие запахи. Я закрыл дверь, замотал проволоку, в темноте на ощупь пробрался в комнату. Сел на матрац, обхватил голову руками. День выдался на редкость гадостным.
Неожиданно кресло у противоположной стены скрипнуло, послышался шорох. Я вскинулся и замер, сердце пропустило удар, затем бешено помчалось вскач.
– Я уже подумал, что ты к своему соседу пошел, – послышался знакомый голос. От парализующего страха я минуту не мог произнести ни слова, – на Краснознаменскую, – уточнил ночной голос.
– Т – ты, – заговорил я резко и заикаясь, чего раньше за собой не замечал, – н -н – ни…, – я замолчал справляясь с речевым аппаратом и нервами. Затряс пальцем, будто он мог видеть, – никогда, слышишь, – ужас отпускал и я приходил в чувства, – никогда больше не делай так. Я человек в возрасте…
Потом долго, когда он ушел, вспоминал этот свой порыв и хвалил себя за смелость. И он ведь извинился. Всерьез воспринял мой ультиматум и извинился.
– Прости, Михалыч. Просто мне жалко тебя стало. Ты весь поник, голову повесил… засмотрелся на твою печаль. Ну да ладно, дело прежде всего. Расскажи, как день прошел? Что с самолетом, когда на крыло поднимишь?
– И ты туда же. Замучили вы меня со своим самолетом, – в раздражении пробурчал я, и тут же начал подробный отчет, опуская частности и мои унижения. Хотя Андрей порядком меня напугал, был рад его видеть, вернее слышать. Во мне снова оживала надежда, и несбыточный план, тлеющий в груди тусклым угольком, вновь возгорелся пламенем.