Обреченные на вымирание
Шрифт:
Подрагивающей рукой взял с полки расческу с выломанными зубьями и програбил грязные, тронутые сединой волосы. Обтерся серым полотенцем и еще несколько минут стоял перед зеркалом, не решаясь пройти на кухню. Я вдруг подумал, а на самом ли деле был Андрей? Он все время молчит, как, вообще, оказался в квартире, откуда у него таблетки? Пришел со своей канистрой… От этих мыслей меня окатило кипятком, в голове задребезжала мыслишка: «Неужели она меня все-таки настигла. Чертова белка».
Придерживаясь стены, я осторожно одним глазом выглянул из-за косяка, посмотрел через сумрачный коридор на кухню.
–
– Андрей обернулся на меня.
Я кивнул, вышел из уборной.
– Хлебнул, брат, ты вчера лишнего. Но, надо признать, у тебя был повод.
В мыслях я с ним согласился и подумал, какой он все же классный. Вон тебе и таблетки, и водицы, и навестил, а я его даже не поблагодарил за вчерашнее спасение. Так увлекся рассказами о себе эпичном, что остальным и рта не давал открыть.
– Послушай, Андрей, - в горле першило, я откашлялся, но лучше не стало, продолжил трескучим голосом: - Ты вчера, ну вроде, заступился за меня. Спасибо.
– Да ладно. Этот отморозок даже треснуть как следует не умеет. Только губу раскровил.
– А что, этого мало?
– вдруг вспыхнул я. Стало как-то обидно, что вот так, с кондачка с моей губой… Затем примирительно промямлил: - Человека бить - вообще варварство.
– Кто тебе мешает быть сильным?
Я посмотрел на Андрея и ничего не мог придумать лучше, как сказать:
– Возраст уже не тот.
– Разве нужно быть молодым и могучим, чтобы удержать в руке такую вот штукенцию?
– он ловко вытащил из-за пояса пистолет и передернул затворную раму. Она лязгнула, словно не патрон подавала в патронник, а последний гвоздь для крышки гроба. Андрей держал в согнутой руке черный пистолет стволом вверх, пальцем прижимал спусковой крючок, уверенный, смертельноопасный, и смотрел на меня косо. Его глаза снова стали такими, когда целился в Шурума. Надо сказать, это производило впечатление. Я даже струхнул. Представил, с какой легкостью он может меня укокошить в пустой квартире почти в пустом доме, в безлюдном городе. Почему-то вспомнилась тайга, браконьеры, освежевывающие амурского тигра и случайно вышедший на них грибника.
– Ты как, в порядке?
– Андрей убрал пистолет на место. Наваждение спало, я сморгнул.
– Да, - выдохнул неуверенно.
– А так, в целом? Ну там, сердце, давление, печень? Я почему спрашиваю, вчера в депо на медпункт набрел. Таблетки всякие там есть, непросроченные попадаются.
– М-м-м, - промычал я неопределенно, - двенадцатиперстная беспокоит, но у меня квамател с запасом имеется. Остальное вроде как бы в порядке.
– Ну и ладненько. Летать пробовал или только в мастерских ковырялся?
– Летал, конечно, - мне показалось, что он об этом вчера уже спрашивал, но на всякий случай повторился, - мы ведь самолеты делали. Ну как самолеты? Сначала «аккорды» - два по двести тридцать лошадок, потом «кариба».
– А на серьезной технике?
– Нет, - признался я.
– Ладно, я чего пришел, вчера вроде как бы напоили тебя... Сами огурцы, а ты мучаешься. Таблетки вот принес, узнать, как ты тут, - он замолчал, поиграл зубочисткой, обвел взглядом кухню, продолжил: - А ты неплохо устроился. Давно здесь?
Я наморщил лоб. Вроде вчера
– В анклаве скоро год,как буду, в этой квартире – чуть меньше. Все здесь не мое, кроме журналов, сигарет и консервов.
– Да, консервы, консервишки, консервунчики, - Андрей печально усмехнулся, - остались мы здесь подыхать, - на его скулах зло заходили желваки, - лучше бы Новой Земли не было, попарились бы все в этой аномальной баньке.
– Зубочистка замерла и торчала изо рта, словно ядовитый шип. Я согласен с Андреем на все сто. Не один раз сам об этом думал. Нас слили, бросили доживать на осколках городов, как мусор, как ненужный багаж. Хотя они обещали вернуться, я не встретил еще ни одного идиота, кто бы в это верил.
Я не отвечал Андрею: сколько уже об этом передумано, переговорено. Тем более что ни сил, ни настроения развивать эту тему не было. Разговор не клеился. Честно признаться, я мечтал об одном - завалиться на диван и проспать еще часов эдак пятнадцать.
– А ты, Михалыч, хотел бы на Новую Землю?
– вдруг спросил Андрей, когда я уже было собрался извиниться и отчалить.
– Конечно, - не раздумывая, ответил я. Эта мечта жила во мне с того самого дня, когда открыли планету, пригодную для жизни. Мне не хватило буквально нескольких баллов, чтобы стать переселенцем. Этими несколькими баллами могли быть моя несуществующая жена и ребенок. Возраст и специальность давали мне шанс.
– И я, - проговорил Андрей. Долгим грустным взглядом он посмотрел в окно. Я достал сигарету, закурил. Белесый дым заклубился по кухне и потянулся к открытой фрамуге. Андрей обернулся: - Тоже раньше этим дерьмецом баловался. Бросил пять лет назад, - вытащил изо рта зубочистку, поднес к глазам, - благодаря ей. Теперь, если нет щепки в зубах, десны чешутся.
– Да уж. А я, наоборот, недавно развязал. Перестал как-то за жизнь цепляться. Не потонем, так зажаримся.
– Зря ты так, Михалыч. Все может сложиться лучшим образом. Судьба, ты же знаешь - злодейка. Держись меня и выкарабкаемся. Вот увидишь, обязательно выкарабкаемся.
– Как это?
– заинтересовался я.
– У тебя, будто тот рояль, звездолет в кустах спрятан?
– хотел было изобразить усмешку, но едва дернулись губы, как боль тут же остановила их движение. Получилась в итоге жалкая гримаса.
– А вот это уже другой вопрос, - он лукаво подмигнул мне, встал и бодро сказал: - Ладно, пойду я. Ты давай не разлеживайся, как оклемаешься, перебирайся к нам. Вместе безопаснее. На тебя кое у кого зуб имеется. На твоем месте я бы один в кафе не ходил.
– В столовку, - поправил я.
– Что?
– Говорю, в столовку, а не в кафе. Все называют то место столовкой.
– Как скажешь, Михалыч, как скажешь.
Андрей ушел, я затушил сигарету и поплелся в комнату на диван. «А это совсем неплохо, перебраться к Андрею, - думал я, - они крепкие парни, помоложе меня будут, защитят, если что. Втроем веселее, коллеги к тому же». Я старался не думать о соседе снизу, как он будет без меня ходить в столовку, с кем тоскливыми долгими вечерами разговоры разговаривать и кому станет показывать альбомы с потрепанными выцветшими фотографиями, с лицами и людьми, ни о чем мне не говорящими.