Обреченные
Шрифт:
Среди пришедших не было лишь Никанора.
— А где же голова села? — спросил Харитон.
— Захворал внезапно. Два дня уже не встает. Температура поднялась. Такая, что весь горит. Хотя и не простывал нигде, — ответил Андрей Комар.
— За что ж тебя, батюшка, взяли? — спросила Дуняшка Гусева.
— За письмо из Канады, от Горбатых. За то, что мне оно было адресовано, — вздохнул Харитон.
— Изверги! — не сдержался старый плотник.
— А чего они хотели от тебя? — поинтересовалась Лидка.
— Чтоб ответ не писал. Этого добивались, — смолчал
Пелагея рот рукой прикрыла. Чтоб лишнего не болтнуть. И только вставила тихо:
— Они весь дом перерыли, тот ответ искали. Целый день нас мучили.
— Так он уже пошел в Канаду? — спросил Оська.
— Нет. Не пошел. Перечитал я его, решил по-другому написать. Зачем плакаться за границу? Она не поможет. А вот себе навредим. Коли такое письмо попадет в руки чекистов — всем худо будет. Куска хлеба из поселка не получим. Да и Горбатым наши горести нынче ни к чему, — заметил жену Никанора.
Та маячила за спинами баб и внимательно слушала каждое вылетевшее слово.
Когда же усольцы разошлись," у постели отца Харитона остался один Шаман.
Пелагея хлопотала на кухне, укладывала детей спать.
— Кто ж донес на тебя за ответ Горбатым? — спросил задумчиво.
— А тот, кто на твоего Васька донес. И на других мальчишек наших. Одна рука действовала. Я тогда еще догадался, что есть серед нас стукач, но кто он? Не мог того уразуметь. Вроде все свои…
— Так ты узнал кто он? — в упор спросил Гусев, побледнев от напоминания о сыне. Весь напрягся, ждал.
— Знаю. Поверив, что я без сознания, чекисты проболтались. Сам бы я на него век бы не подумал.
— Никанор? — спросил Шаман.
— Он!
Гусев сник. Заговорил прерывисто:
— Едва тебя увели, Пелагея с воем ко мне кинулась. Мол, беда, спасай. Я и смекнул. Вмиг к образам, за которые ты ответ прятал. Чтоб утром отправить. Это место видели из усольцев только мы с Никанором. Я это твое письмо и унес. Сжег у себя в печке. Потому что Никанор видел, как я к твоим ходил. Мог переотправить чекистов в мою избу. Я их ждал. А чего оставалось? Но все ж сумленье было. Может, не ответ — причина? Когда же чекисты, вломившись с обыском, сунулись именно за ту икону, я враз как протрезвел. Но… Остановило кое-что. Случалось, сами мужики признавались во всем. Пыток, боли не выносили. И тогда сами все указывали, — говорил Шаман.
— Неужель я сам ходил к чекистам, чтобы оповестить их о письме, о том, что я читал его? Ты что ж, за дурного меня принял? — рассмеялся священник.
— О письме из Канады они и без нас знали. На нем их отметка, три волнистые линии. Это ихний знак. Да и не могло оно миновать их рук и глаз. Оттого и без тебя знали, от кого и кому оно пришло. Ты ж написан получателем. Потому в этом я никого не мог подозревать. Даже дурак бы понял: раз тебе письмо отправлено — ты и прочтешь, его нашим. А Никанор тогда вспомнился, когда чекисты с обыском пришли. Но и тут я тебе должен был дождаться. Чтоб для себя знать: сам ты им
— Ты, Виктор, одно уразумей. За себя мне не обидно. Пожил. Но кого еще он заложит чекистам?
— А моего Васю? Его только он… Это он его убил — их руками! — всхлипнул Шаман нечаянно.
— Кто ж еще? Кроме него некому. И все ж прошу тебя, не возьми грех на душу! Останься чистым перед Богом, — попросил Харитон.
Виктор сидел напротив священника; сцепив руки в кулаки.
Все годы Шаман мучился, приглядывался ко всем ссыльным, не доверял никому после случившегося с сыном. Ни на один день не забывал он о горе своем. Но судьба не давала ответа на вопрос. А неумолимые годы косили ссыльных. Молодых и старых. И Гусев часто думал, что виноватого за сломанную судьбу Васька тихо прибрал Бог, не выдав его усольцам.
Никанор… Его он не подозревал. Угрюмый, раздражительный, он всегда с жадностью накидывался на газеты, читал их от первой до последней строчки и комментировал едко, зло.
Когда он успел снюхаться с чекистами? Когда стал продавать своих, за какую подачку?
— Слышь, Виктор, выкинь из головы и сердца — злое. Не смей мстить.
— Не моги грешить, не тронь говна, а ему пошто все дозволяется? Иль он перед Богом — особый? Нешто мой мальчонка ему помешал? А ты чем виноват перед ним? За что на тебя вонял? И других, коль не помешать, продует чекистам. Нет! Не дам!
— Что придумал? — схватил его за руку Харитон.
— Сгоню из Усолья. К всем чертям!
— Как выгонишь? Ты — не власть! А ей он на руку. Ты к нему пальцем прикоснешься — с тебя и всей семьи живьем кожу сдерут.
— А кто донесет?
— Его семья, — напомнил Харитон.
— Не поймут ничего. Откуда им знать, что нам все ведомо? Не допрет до них.
— Я не дозволю! — встал священник.
— По твоему соображению выходит, надо оставить все, как есть? — изумился Шаман.
— Именно так! Потому что над нами всеми, над живущими, есть один властелин — Господь!
— Я от Бога не отрекаюсь! Но не смогу дурака валять! Все выскажу гаду.
— И зря! Слава Богу, что узнали, кто нас выдает! Если его раскроем явно, чекисты новую партию ссыльных подкинут. В ней — десяток Никаноров может оказаться. Пока узнаешь, жизни не хватит. Радуйся, что хоть Бог дал разгадать стукача. Он и не ведает о том покуда. Держи это втайне. И молчи. Так ты многих бед избежишь.
— А остальные люди? Они ж, не знамши, всегда на его крючке будут, — изумился Гусев.
— А ты береги их от его провокаций.
— Ладно, отец Харитон, — ничего не пообещал Шаман и резко встав, направился к двери.
— Что решил-то, Виктор? — остановил Шамана священник.
— Покуда, как уговорились. А дальше видно будет. Я не торопкий. Может и впрямь, Господь всех нас рассудит. Теперь же пастой вам сготовлю. Чтоб спалось легко и боль отстала б…
— Ну. с Богом, — улыбнулся священник.
— Так я завтра наведаюсь. Принесу лекарство. Настой в силу войти должен за сутки. Нынче уж как-то стерпеть надо, — просил Гусев. И вскоре ушел.