Обреченный контингент
Шрифт:
– Есть! – возликовал майор и заспешил к складам, сожалея на ходу, что не дошла до него такая простая мысль. Забыл всё к чёртовой матери с этой войной!
Рисовались майору какие-то яркие плакаты с лозунгами, выписками из уставов, суворовскими поучениями и маршрутом славного боевого пути полка. Сам себя одёргивал замполит, когда ж это успеешь, если до проверки три дня осталось.
– Ничего, ничего, – не давал поглотить подступающей тоске радость находки. – Художников со всего полка соберу, сутками рисовать будут. Пусть в полку сидят, в рейд не пущу! – соображал майор, указывая солдатам и начальнику склада, какие листы фанеры вытаскивать и как их резать.
… Увы! Художников в полку не нашлось.… Маляры, плотники – это пожалуйста! С нашим глубоким уважением! А вот рисовать – НИ-КО-ГО! Отчаялся
Федюня с Борисычем грунтовали фанеру. В водоэмульсионную краску добавляли гуашь, размешивали тщательно и старательно покрывали равномерным слоем будущий шедевр армейского искусства. Потом расчертили простым карандашом увеличенные квадраты в тех местах, где замполит собирался живописать. Двое суток с короткими перерывами на сон и еду друзья набивали через целлулоидный трафарет тексты густой гуашью, вытирали и подкрашивали грунтовкой те места, где поролоновый тампон выходил за края трафарета, выверяли оттиснутое с оригиналом – чтобы, не дай бог, ошибки не случилось.
М-да-аа-аа.… Чудо, а не планшеты получились! Весь полк к ним как на экскурсию ходил, когда выставили их вдоль палаток на просушку. Федюня с Борисычем ревниво охраняли дело рук своих, никого не подпускали ближе чем на три метра, запылят ещё, а то и руками залапают.
Командир полка пообещал подумать об отпусках для солдат и награде для замполита. Подождите, пока проверка пройдёт.
В ночь перед днём прилёта генералов майор распорядился занести планшеты в палатку, выселили из неё всю роту на улицу, а охранять наглядную агитацию остались всё те же Федюня и Борисыч. Замполит из своих запасов выделил пару банок тушёнки и итальянского томатного сока, перчёного и подсоленного, который можно было купить только в «Берёзке». Заслужили бойцы, что уж тут сказать!
На плацу красили нитрокраской рамы, чтобы раненько утречком выставить планшеты по всему периметру.
Борисыч улёгся на койку и задремал. Федюня сидел у буржуйки, вглядываясь в мерцающие силуэты кривобоких солдат, косоватых самолётов и танков, изображённых неумелой рукой замполита. Любовался! Думал даже, не податься ли после службы в художественное училище…. Потянулся Федюня, зевнул громко и забросил тушёнку в угли буржуйки, чтобы разогреть свинину, а в баночке она до кипения доводится, аж прижаривается к стенкам. А с томатиком! Чудо!
Зашёл замполит, зачем-то пересчитал планшеты, сверился с планом, как их завтра крепить, угостил «родопиной» Федюню и Борисычу оставил, потёр ладонями уставшее лицо и ушёл. Федюня выкурил болгарскую сигарету до фильтра, поставил котелок с водой для чая на печку и пошёл будить Борисыча. Ужинать пора.
Борисыч никак не хотел просыпаться, бурчал что-то, отпихивал Федюню локтями, потом сел, не понимая, где он и что от него нужно.
Федюня уже с кочергой в руках лез в буржуйку. С ужасом увидел, что банки как-то странно раздулись. Заторопился. Подцепил железной загогулиной одну и потянул к себе. Тут-то и хлопнуло. …Один раз. …Второй.… Кусочки мяса, брызги жирного сока, пепел выхлестнулись из печки. Обдали Федюню. Да хрен с ним, с Федюней! Два верхних планшета из стопок оказались как раз на пути фонтана. Борисыч всхлипнул и кинулся к ним, Федюня, совершенно обалдевший, стоял и смотрел на весь кошмар, который свершился по его вине.… Трясущимися руками взял банку с томатным соком и потянул язычок крышки на себя. Банка выскользнула и упала, предательски окропив и так пострадавшие планшеты.
Всю ночь Борисыч с Федюней подкрашивали поплывшие буквы, грунтовали при свете той самой буржуйки. Но, …увы! Жировые пятна выступали на «Боевом пути полка», а томатные капли никак не хотели закрашиваться, только чуть поблекли.
Ранним утром пришли солдаты, закрепили планшеты в рамах. Замполит только издалека видел, что все в порядке. Так и не успел поближе рассмотреть. Некогда было. Генералы прилетели в шесть утра, суровые, неприступные, с явными признаками вчерашних посиделок в Кабуле.
Быстро прошли в штаб, потом в офицерскую столовую, а после нее, уже подобревшие, размягченные, двинулись
Федюня с Борисычем прятались за палатками, ожидали неминуемую расплату за содеянное. Полдня протомились в ожидании. Курили бесконечно, не замечая крепости и вонючести «Гуцульских», мучались от жажды, но не смели покинуть своего укрытия. Все было тихо….
Отпуск, конечно, Федюня с Борисычем не получили, так же, впрочем, как и замполит награду. Уже через день после отъезда проверяющих замполит рассказал, что главному из них особенно понравилась художественная находка на планшете «Боевой путь полка». Этак всё получилось красиво, даже в память о павших бурые пятна крови умудрился художник на камуфлированном фоне отобразить…
Глава 11. ФАТЯ И ТАНДЕМ
Как только Жорка не вредил Федору!
Если за целый день не устроит никакой каверзы, хотя бы просто не обругает, считает, что день прошел зря.
Эта неприязнь началась с первого дня знакомства. Черт его знает с чего! Скорее всего, в память о детской стычке с деревенскими мальчишками.
Жорик – Георгий – истинно городской житель. Для него понятен шум широких проспектов, тишина и вдумчивость библиотек, грохот динамиков и безумство разноцветных прожекторов дискотек, парадность и праздничность концертных залов. Он легко разбирался в смысле и сущности классических произведений, любил таинственную узнаваемость любимых с детства музеев, с восьмого класса посвятил себя экзотическому спорту – каратэ и древневосточной философии. Выросший в интеллигентной семье, с детства получивший хорошее воспитание и знакомство с манерами высшего света, он с некоторой долей презрения относился к явлению, которое в России с незапамятных времен пренебрежительно называют «деревенщина». Георгий хорошо помнил те времена, когда он, городской мальчик, в черных шортиках, белой рубашечке, с обязательной бабочкой на тонкой шее, на чем непременно настаивал отец, появился в деревне у бабушки – маминой мамы. Помнил недоумение деревенских пацанов при появлении этакого бобочки на пыльной площадке перед сельпо, куда он бездумно-радостно побежал за страстно любимыми им ирисками «Золотой ключик». Мальчишки с величайшей радостью искатали его по земле, разбили нос, изорвали белую рубашечку, но особенно их раздразнила та самая бабочка, которую они с большим трудом сорвали-таки с него и прицепили на шею старого лохматого кобеля, напуганного не меньше самого Жорика и сбежавшего с места побоища с визгом и позорным лаем. К удивлению самого Жорика, он не убежал. Стоял в кругу разлохмаченных деревенских мальчишек, хлюпая окровавленным носом и сжимая кулаки так, что ноготки впились в ладошки. На шум драки и собачий визг из магазина выскочила толстая продавщица – тетя Зина, но не успела и рта раскрыть, чтобы разразиться басовитой руганью, как через дорогу быстро просеменила бабушка, раздвинула рукой уже испуганных ребятишек, схватила Жорика за локоть и потащила его домой, по дороге успев дать подзатыльник одному-другому обидчику внука. Жорик хотел было подло, под защитой бабушки, сунуть зуботычину кому-нибудь из них, но потом гордо вывернулся из крепкой бабушкиной руки, повернулся к пацанам и срывающимся от подступивших слез голосом тоненько выкрикнул:
– Мы еще встретимся, – и заплакал от переполнявшей его обиды.
Федор прожил всю свою 18-летнюю жизнь среди простых нравов сельского быта. С детства занятый тяжелым трудом, он воспитывался в рачительной, прижимистой крестьянской семье тракториста и доярки больше по дедовским, чем по книжным законам. Дедовы законы гласили, что своя рубаха ближе к телу. Не такая уж древняя память о барах и помещиках хоть царского, хоть советского времени учила не делиться с чужими, – пусть сами зарабатывают, – крепко удерживать свое.
Крепкий сельский «бычок» сразу не понравился Жорику.
В минуты прощания перед посадкой в воинский эшелон мама благословила Жорика и тайком от всех надела ему на шею древнего серебра фамильный дворянский прабабкин крестик. Отец же скупо-сдержанно, высоко держа породистую седую голову, крепко пожал руку, и оба ушли, не опускаясь до того, чтобы показывать людям горечь расставания.
Георгий, с тоненьким оранжевым польским рюкзачком на спине, направился к вагону и стал невольным свидетелем того, как Федора провожал отец.