Обреченный пророк
Шрифт:
– На Рогожском, говоришь, – переспросил он у Симановича. – Это у кержаков?
– У них, – подтвердил тот. Его черные глазки маслено поблескивали, он беспрестанно вертел головой, стараясь не встречаться со сверлящим взглядом хозяина.
– Ну и… – поторопил тот, – чего ты все елозишь, точно шило тебе кто в зад тычет, давай дальше.
– Живет он на подворье, – продолжал Симанович, – славу имеет небольшую, потому что себя особо не выказывает, но кто с ним общался, те о нем очень высокого мнения.
– Ты что-то все вертишь, – Распутин недовольно крякнул и поднялся со стула. – Чего в нем такого великого?
– Обладает
– Тебе-то что он предсказал?
– Мне ничего, да я с ним и не встречался. Не допускают к нему больно.
– Что ж ты тогда тут мелешь, не видел сам, а туда же.
– Сам не видел, а дело его в известном учреждении читал и с людьми, которым верить можно, разговаривал. Предсказал он купчихе Сафоновой, когда ее благоверный скончается, и день, и час… Все сошлось.
– Ну-у, – насмешливо протянул Распутин, – купчихе… Я думал, он истинно зрячий, а ты – купчихе. – Он засмеялся. – Таких предсказателей на Святой Руси – пруд пруди! Да взять хоть Митьку. Обрубок гугнивый – и тот понимает, кому и что говорить надо! А таких док по купецким вдовам – как мурашей в лесу. Вон по папертям стоят.
– Зря вы так, Григорий Ефимович, – Симанович наконец посмотрел прямо на «старца». – На разных там кликуш дел в ведомстве его превосходительства генерала Джунковского не заводят. Да и на Митю он не похож. Вполне нормальный, как мне рассказывали, человек, кстати, семинарию закончил.
– Из духовных, что ли?
– Нет, из учителей.
– Так почему же на него глаз положили?
– Да из-за предсказаний все тех же…
– Ты давай не тяни, чего все вокруг да около, что он такое изрек?
– За полгода предсказал смерть Петра Аркадьевича, – Симанович сделал большие глаза и с торжеством посмотрел на хозяина: на-ко вот!
– Это Столыпина, что ли?
– Его-его, – подтвердил Симанович, – все сошлось до мельчайших подробностей.
Распутин потеребил бороду, задумчиво посмотрел на Симановича, голубые глаза потемнели, взгляд как бы ушел в себя.
– А не врешь? – неожиданно спросил он.
– Помилуйте, зачем?
– Что ж ты его не повидал?
– Пытался, да не пустили, рогожские-то бородачи, сами знаете… Надавить на них невозможно.
– Так он что, истинный кержак? – продолжал пытать Распутин.
– Да нет, насколько я понял, у него с богом свои отношения. Он и не православный.
– Из ваших, что ли?
– В деле об этом сказано очень кратко, но можно понять, что он верит как-то по-своему.
– Уж не из хлыстов ли?
Симанович неопределенно пожал плечами.
– Ничего толком тебе поручить нельзя. За что только деньги плачу? Привези его в Питер.
– Никак невозможно, – Симанович скорчил гримасу, из которой следовало, что с великим бы удовольствием, но никак не получается.
– Что же, мне самому в первопрестольную ехать?
– Самое лучшее, самое лучшее, – зачастил Симанович, – вам рогожцы не откажут.
– А Джунковский-то об ем знает? – поинтересовался Распутин.
– Начальник корпуса жандармов его превосходительство генерал Джунковский может о нем и не знать, но в его ведомстве извещены, это точно.
– А как этого пророка прозывают?
– Рогожские зовут Серапионом. Это не настоящее его имя, но он отзывается только на него.
– Значит, говоришь, нужно ехать, – Распутин
На Рогожской встретили их неласково. Да и какая радость: вся Россия только о Распутине и говорит, да называет-то как – «святой черт». Черт не черт, но уж больно к властям близок, а староверы издавна властей сторонились. Рогожцы жили неплохо, да что там неплохо – хорошо жили, твердо, уверенно, с достоинством. А почему бы не жить? Сколько по Москве купцов, фабрикантов-миллионщиков двумя перстами крестятся! Веру свою исконную, древнее благочестие чтут. Хотя бы те же Мамонтовы, Третьяковы. Нынче, конечно, не в моде волосы в кружок стричь да от табачного зелья отмахиваться, не те времена, однако о корнях своих не забывают. Поэтому живет и процветает Рогожское кладбище, а вместе с ним скит и все, кто при ските состоит. Во все уголки империи и даже за границу тянутся отсюда ниточки. И нет различия, куда: на Алтай или, скажем, в Австрию. Хоть в глухомань, хоть в европейскую столицу вмиг доносится нужная весть до братьев-единоверцев.
Долго совещались бородатые начетчики, пускать или не пускать Гришку в скит, удовлетворить ли его просьбу о встрече с Серапионом. И пускать не хочется, и боязно, все же силу сей муж нечестивый имеет огромную. Решили все же пустить. Но одного, без провожатых, так и велено было передать.
Под вечер прикатил Распутин на Рогожское кладбище. Уже смеркалось, мела декабрьская поземка. Он вышел из ландо и, перекрестившись на поблескивающие золотом купола, двинулся к воротам. Здесь его уже ждали. Молча повел молодой парень мимо церкви, подворья, потом через кладбище, сквозь заснеженные ряды памятников, склепов, мавзолеев. Наконец подошли к небольшому двухэтажному домику, стоящему среди старых высоченных лип. Летом, должно быть, его совсем не видно среди густой листвы. Приходилось Распутину и раньше бывать на Рогожском кладбище во время своих скитаний по Руси. Тогда еще никому не ведомый странник в толпе себе подобных калик перехожих искал пути к удаче. Но на Рогожском Распутину «не глянулось». Суровое благочестие раскольников не отвечало его устремлениям. И вот теперь судьба снова привела сюда.
В жарко натопленной полутемной горнице находился какой-то древний седобородый старец. Распутин поздоровался, перекрестился на громадный киот с иконами, перед которыми теплилось несколько лампадок.
Заметив, что гость крестится щепотью, старец сурово поджал губы, но ничего не сказал. Некоторое время сохранялось молчание.
– Ну, где он? – не выдержав, грубо спросил Распутин.
– Судьбу свою хочешь узнать, – насмешливо сказал старец.
– Не за себя пекусь, – отозвался Григорий.
– Не лукавь, – голос старца посуровел, – истинные мысли твои мне ведомы, как ведомо и сатанинское предназначение твое, – при этих словах старец перекрестился.
– Ну начал буровить, – произнес презрительно Распутин, – а коли я от лукавого, так чего пустили меня в обитель? Или боитесь?
– На все воля божья, – старец отвернулся к иконам и вновь перекрестился, – бояться нам тебя не пристало, а что допустили тебя сюда, так, может, для скорейшего твоего низвержения.
– Я не Аман, да и ты не Мардохей, – засмеялся Распутин, – а уж коли пустили, то не надо мне проповеди читать, и без вас пастырей хватает. Не будем попусту препираться, – миролюбиво заключил он, – давай-ка лучше веди меня к вашему Серапиону.