Обреченный странник

Софронов Вячеслав

— Кто таков будет? — встрепенулся Каин. — Ты, выходит, тоже вроде как под присмотром, только без железных колечек на ногах?

— Поручик гвардейский. Сурьезный весь из себя. Не согласится тебя с собой взять.

— А я ему песни свои собственные всю дорогу петь буду, чтоб ехать не скучно было, — предложил с веселой улыбкой Каин, — согласится!

— О чем толкуете? — послышался вдруг сзади них строгий голос поручика Кураева.

— Да вот, дружка встретил, можно сказать, — растерянно развел руками Иван Зубарев. — Просится с нами ехать.

— Это

не тот ли самый, с кем вы изволили на шпагах в Москве драться? внимательно всмотревшись в лицо арестанта, спросил Кураев. — А зовут тебя не иначе, как Ванька Каин. Хорош дружок, нечего сказать.

— Я вас не затрудню, — схватил поручика за полу кафтана Каин, — песни петь стану собственного моего сочинения, за лошадьми приглядывать, любую черную работу делать могу. Возьмите меня с собой, а то не дотянуть мне до конца пути, помру, — чистосердечно признался он и тяжело закашлялся, постукивая кулаком по впалой груди.

— Мало мне одного, так еще второй, не лучше первого, просится. Ну, а ты сам что скажешь? — повернулся поручик к Зубареву.

— А я чего скажу… Жалко человека… Сгинет, поди, а грех на нас ляжет, — утирая кулаком нос, ответил тот. — Не по–христиански бросать в беде ближнего.

— Эх, голова — два уха! Сколь раз говорил тебе, что сам сгинешь от доброты своей. Нет, не желаешь меня слушать. Поступай, как знаешь…

— Значит, можно взять его с собой? — радостно воскликнул Зубарев, и кинулся было обнимать Кураева, но тот ловко ускользнул от его объятий и, не оглядываясь, пошел к почтовой станции, усмехаясь про себя.

— Век не забуду доброты вашей! — вскрикнул, упав на колени, Ванька Каин и низко поклонился вслед поручику.

— Ты, это… не очень–то на него гляди. Теперь я твоим хозяином стану, понял? — самодовольно подбоченясь, погрозил ему пальцем Зубарев. — Коль офицер ваш согласится, то будешь в крепости моей до конца дней своих. Уразумел?

— Как скажете, — не поднимая взгляда, отвечал Каин, и было не понять, то ли он искренен в своих словах, то ли только делает вид, что принял главенство над ним.

Офицера, сопровождающего арестантов, уговаривать, долго не пришлось. Он поломался больше для вида, чуть поднял цену против предложенной, а потом подмигнул Зубареву и рассмеялся:

— Чтоб знал, скажу по секрету: готов сам кому заплатить лишь бы этого Каина от меня побыстрей забрали. Уж больно норовист он, устал маяться с ним. Ну, ты, видать, его лучше знаешь, забирай на свое усмотрение, только, чур, на меня потом обиды не держи.

На том и расстались. Всю дорогу Каин ехал на облучке рядом с ямщиком и, как и обещал, распевал песни собственного сочинения, ничем особым не досаждая своим освободителям. В Помигалову прибыли, когда ударили первые заморозки. Иван не узнал своего дома, в котором когда–то ненадолго останавливался, прежде чем отправиться на розыски злополучных рудников. Все двери и окна на нем были заколочены досками крест–накрест, и громадный бурьян у ворот говорил о том, что здесь давно никто не живет. Пришлось идти искать старосту, который тоже не сразу признал в Иване

своего хозяина.

— Ой, батюшка, прости меня, сирого, но слух прошел, будто бы сгинули вы в чужих краях, потому за домом вашим и не смотрели ладом. Я сейчас, мигом отправлю мужиков и бабу свою прибраться там, а вы пока в моей избе на время остановитесь. Я сейчас, мигом … — и он намеревался было бежать выполнять сказанное, но Иван остановил его:

— Подожди, не спеши, а ответь мне лучше, где жена моя? Родители ее? Куда все подевались? В Тобольск, что ли, переехали?

— Неужто ничегошеньки не знаете? — удивленно вытаращился на него староста, чуть полуоткрыв рот.

— Уже год, как родители ее померли, у нас тут на кладбище схоронены. В одну неделю, почти враз, и померли. На масляную… Как же так, не знаете? зачесал он в затылке, выражая полное недоумение.

— А жена моя, Антонина, где? Жива ли?

— Жива, поди. И это вам неизвестно? Она, как мертвого ребеночка родила, то в то же лето в монастырь ушла. Только в какой — не скажу, может, люди знают чего, порасспросить надобно.

— Вот дела — так дела, — изумился Иван, — ну, да ладно. Господу виднее, как людьми распорядиться…

Поручик Гаврила Андреевич Кураев прожил в Помигаловой около недели и, строго–настрого предупредив Ивана, чтоб тот и думать не смел в столицу показываться, уехал обратно. Зубарев же, дождавшись, когда наладится зимний путь, приказал старосте снарядить ему теплую кибитку для дальней дороги. На месте ему никак не сиделось, решил отправиться в Тобольск, проведать братьев Корнильевых, узнать, где находится Антонина. За кучера согласился быть Ванька Каин, который пока держался тихо и во всем слушался Зубарева.

У Корнильевых дела, как оказалось, пошли в гору, и они вели торг уже на китайской границе, отправляли товары в Москву, Орел, на Макарьевскую ярмарку, держали и в Ирбите свои лавки. Предложили Ивану войти в долю, но тот загадочно улыбнулся и ответил отказом.

— Не мое то дело, — упрямо покачал он лобастой головой, — не по мне торговля ваша. Найду себе что–нибудь по душе.

— Опять руду искать кинешься? — насмешливо спросил его Михаил Корнильев. — Слышали мы про твои подвиги.

— Руду — не руду, а на мой век занятий разных хватит.

— Губернатор наш, Сухарев, не по твоей ли указке под следствием оказался? — поинтересовался Алексей Корнильев, хитро сощурившись. — Той зимой из столицы какой–то генерал приехал, арестовали его и, люди болтают, в цепях на суд к самой государыне повезли.

— Так ему и надо, — ответил Иван. — Я их, воров, всех на чистую воду выведу.

Антонину он отыскал в тобольском Успенском монастыре, где она приняла постриг, но выходить к бывшему мужу не пожелала, передав через настоятельницу, что Иван свободен от супружеских уз и дальше может жить как сам пожелает. Тогда он поехал в дом к Василию Пименову, чтоб переговорить с тем о возвращении денег, взятых Иваном когда–то. Хозяин с лета лежал дома, разбитый параличом. Он подозвал Ивана к себе и горячо зашептал: