Обреченный убивать
Шрифт:
Река оказалась довольно глубока, по крайней мере, я не достал дна. Течение было слабым, и я без труда доплыл под водой к одному из быков, где и спрятался под ледоломом – копьеобразной двухскатной крышей из толстенных брусьев.
Я слышал, как они матерились, бегая по мосту, пытаясь высмотреть меня. Но я сидел тихо, как мышка, до боли в суставах сжимая бесполезный пистолет.
Их беготня продолжалась недолго: как я и предполагал, им было недосуг спускаться под мост, чтобы поискать меня там.
– Хрен с ним… –
И только после этих слов я почувствовал, что у меня болит левая нога. Осторожно ощупав бедро, я едва не охнул – зацепило все-таки! Ну да ладно, до свадьбы заживет. Главное – жив…
– Машина! – крикнул кто-то из бандитов. – Смываемся!
– Не паникуй, дура! – отозвался хриплый бас. – Это как раз то, что нам надо. Не видишь, в кабине только водила.
Теперь и я услышал шум мотора.
Машину они сняли элементарно. Уж не знаю, что они там сотворили с водителем, но вскоре шум мотора стал удаляться. Выждав еще минут пять, я оттолкнулся от быка и, набрав побольше воздуха, нырнул.
Выбрался я на берег метрах в тридцати от моста по течению, в чахлой осоке. Ковыляя к дороге, мокрый, весь в тине и уставший донельзя, я думал, почему-то совершенно не ощущая радости: "Опять я не дался ей, безносой… В который раз… Поживем…"
День выдался пасмурный, время от времени накрапывал мелкий занудливый дождь. И настроение у меня было под стать погоде, скверное: сержант-водитель в реанимации, неизвестно, выживет ли хозяин "Волги", захваченной бандитами, – на ладан дышит, саму машину нашли в яру в полусотне километров от моста, опергруппа застала на даче Лукашова полный разгром и труп его матери.
Судмедэксперты установили, что у нее не выдержало сердце – еще бы, при виде этих вооруженных "горилл" в масках. И опять они что-то искали…
Единственной зацепкой была "Лада" и ее мертвый водитель, личность которого я установил без особого труда: некий Осташко Леонид Петрович по кличке Лабух, бас-гитарист оркестра ресторана "Дубок", отсидевший четыре года за угон автомашин.
"Лада" тоже была ворованная и находилась в розыске с прошлого года, но, тем не менее, документы на нее были в полном ажуре, а номера выданы на вымышленную фамилию.
Обыск на квартире Осташко-Лабуха оказался очередной пустышкой. Жил он после отсидки замкнуто, к нему никто не ходил, комнату снимал у чужих людей, пенсионеров, родители его проживали в деревне. Комната была чисто убрана, ухожена – и никаких бумаг, кроме паспорта…
Я шел по кривым закоулкам Ганзовки (поселка на окраине города), издавна пользовавшейся дурной славой среди горожан. Новостройки постепенно поглощали безобразное хаотическое скопление довоенных бараков и мазанок, местами полуразваленных и вросших в землю почти по окна, крытых толем и кусками ржавой жести.
Но
Искал я пристанище дружка Лабуха, адрес которого под большим секретом подсказала мне уборщица ресторана, рано состарившаяся женщина с испуганными глазами. "Только никому не говорите, что это я… Христа ради… Очень прошу…" – шептала она мне, дрожа всем телом…
Убогую покосившуюся развалюху, где жил дружок Лабуха, я нашел не без труда. Хорошо, помогли всезнающие мальчишки.
На мой стук долго никто не откликался, и я уже было засомневался в благоприятном исходе моей "экспедиции", как вдруг за дверью послышался кашель и хриплый голос спросил:
– Кто?
– Открывай, увидишь…
– Какого хрена… – проворчал хриплый голос, но дверь отворилась.
На пороге стоял худой, лохматый человек в давно не стиранной голубой майке и "семейных" трусах в цветочек до колен.
– Я тебя не знаю, – подозрительно глядя на меня, сказал он и попытался закрыть дверь.
– Погодь, Лузанчик. – Я придержал дверь. – Разговор есть…
Лузанчик – кличка дружка покойного Лабуха. Фамилию и имя его я так и не смог выяснить, этого никто не знал. Все с незапамятных времен кликали его только так.
– Мент? – хмуро поинтересовался Лузанчик.
– Угадал.
– Имею право не пустить в свою квартиру, – нахально заявил Лузанчик, с воинственным видом загораживая вход.
– Имеешь, – согласился я, широко улыбаясь. – Но не стоит…
– Пугаешь?
– Чего ради? Я же тебе сказал: хочу поговорить. Важное дело, Лузанчик. Очень важное… – Убедил…
Как-то сразу боевой пыл Лузанчика рассеялся, и он, опустив плечи, поплелся внутрь "квартиры", шаркая рваными шлепанцами по грязному полу.
– Ну, – исподлобья глядя на меня, сказал он, усаживаясь на кровать, прикрытую дырявым пледом.
Я не торопился: нашел стул, застелил газетой, сел, стараясь поудобней устроить раненую ногу, осмотрелся.
Пыльно, неуютно, грязно. На плите металлическая коробка из-под шприца; несколько игл лежит на пожелтевшей марле там же.
Перехватив мой взгляд, Лузанчик поторопился надеть пиджак, чтобы спрятать исколотые руки – он наркоман со стажем, это мне тоже рассказала уборщица.
Пауза несколько затянулась, и Лузанчик не выдержал:
– Говори, чего надо. И уходи – я отдохнуть хочу.
– После каких трудов? – ехидно поинтересовался я.
– Не твоя забота.
– И то правда… – согласился я, если честно, мне почему-то было жалко этого изможденного, больного человека. – Ты знал Леху Осташко?
– Нет, – не глядя на меня, отрезал Лузанчик.