Обрекающая
Шрифт:
Говорили, что у торговцев есть своя крепость, где никогда не бывают женщины, и свои таинства, и язык, отличный даже от языка тех мужчин, которых Марика знала.
Все это прекрасно, и все недостижимо. Ей придется жить и умереть в стойбище Дегнанов, как и ее ма, и ба, и стольким поколениям дегнанских женщин до них. Окажется она быстрой, сильной и сообразительной – и тогда когда-нибудь возьмет себе избу и кучу мужчин для себя одной. Но это и все.
Марика съежилась в тени рядом с Каблином, боясь этого неотвратимого завтра, и оба они слушали внутренние голоса, стараясь
Хорват, старший из мужчин избы, объявил обед. Следить за временем – одно из немногих таинств, доверенных его полу. Где-то в узком и глубоком погребе под полом северной половины находилось устройство, которым измерялось время. Туда никто не спускался, кроме мужчин, как в погреб на южной половине избы могли спускаться только охотницы. Марика никогда не была внизу и не будет до тех пор, пока старшие охотницы не уверятся, что она никогда не расскажет ничего о том, что видела и узнала. «Странные мы создания – скрытные», – подумала Марика.
Выглянув за край лаза, Марика увидела, что никто из взрослых за едой не спешит.
– Давай, Каблин! Мы будем в очереди первыми.
Они ссыпались вниз и быстро схватили свою посуду.
За ними ссыпались другие малыши, сообразив то же самое. Молодняк редко добирался до котлов рано. Обычно на их долю оставались объедки, добытые в междоусобных стычках, а слабый мог и вовсе остаться без еды.
Марика наполнила свою чашку и миску, игнорируя обычные хмурые взгляды раздатчиков-мужчин. У них была власть над щенятами, и они пользовались ею, насколько смели. Она забралась в тень, стараясь как можно быстрее проглотить свою еду. У мет и метов манер не было. Они ели быстро, давясь, и старались заглотить больше, потому что никто не мог гарантировать, что будет еще еда – даже в стойбищах, где коварство судьбы хоть отчасти под контролем.
К ней присоединился Каблин. Он был горд собой. Держась поближе к Марике, он сумел быстро схватить пищу впереди щенят, которые его обычно отпихивали в сторону. И налил себе чашку и миску чуть ли не через край. Глотал он как голодный зверек, да он таким и был: слишком он слаб, чтобы схватить лучшее.
– Они жутко встревожены, – прошептала Марика. Впрочем, это было ясно и без ее слов. Любой мет, не бросившийся за едой, явно блуждал разумом в тысяче миль отсюда.
– Давай еще возьмем, пока они не спохватились?
– Давай!
Марика положила себе скромно. Каблин снова налил с верхом. Тут уж вышел сам Хорват и на них рявкнул. Каблин только голову пригнул и бросился в тень со своей добычей. Марика пошла за ним. Теперь она ела медленнее. Каблин по-прежнему глотал, давясь, – возможно, из опасения, как бы еду не отобрал Хорват или кто-то из щенков.
Доев, он застонал и погладил пузо, которое теперь заметно выпирало.
– Уф-ф! Шевельнуться не могу. Ты что-нибудь чувствуешь?
Марика покачала головой:
– Не сейчас.
Она поднялась и подошла к кастрюле для мытья, в которой топился снег. Молодые сами занимались своей посудой,
– Что такое?
– Тихо! Если взрослые заметят… Если Пошит… Я… я что-то почуяла. Касание. Что-то плохое. Одна из наших охотниц ранена. Серьезно ранена.
Сквозь прикосновение лилась боль, окрашивая картину в красный цвет. Отключить ее Марика не могла. Изба как-то дергалась, плыла, становилась нереальной. Как будто знакомые формы теряли сущность. На секунду мелькнули два вроде бы призрака; яркие, но почти не имеющие формы, они плыли сквозь западную стену, словно ее и не было. Они тыркались вокруг, как любопытные щенки. Один поплыл в ее сторону, будто зная, что она знает о нем. И вдруг страшная связь разорвалась резко, как ломается сухая палка. Контуры вернулись на места. Призраки исчезли, но Марика ощутила что-то – словно прикосновение легкого перышка. Даже непонятно, к меху прикосновение или к разуму.
– У них там беда, Каблин. Большая беда.
– Давай скажем Побуде.
– Не можем. Она нам не поверит. Или захочет знать, откуда я знаю. А Пошит тогда…
Чего именно она боится, Марика объяснить не могла. Но знала, что бояться надо, что ее тайный дар может принести ей много горя.
Каблин, однако, не просил объяснений. С ее даром он был знаком и с ее страхом тоже. Это было для него достаточным объяснением.
– Я боюсь, Каблин. За ма боюсь.
2
Поисковая партия вернулась глубокой ночью. Вдевятером. Две охотницы были ранены. С ними пришли еще две раненые неизвестные и дикарь – тощий скелет в рваных и облезлых мехах. Он хромал и шатался, и его наполовину волокли охотницы. Лапы у него были связаны за спиной, но он не пресмыкался, как те трусливые мужчины, которых знала Марика.
Партией командовала Скилдзян, и потому Мудрые и почти все взрослые женщины набились в ее избу. Мужчины Скилдзян очистили место и убрались в свою холодную половину. Самые робкие попрятались в кладовые или к себе в погреб. Только Хорват и другие старики смотрели из-за ям очага.
Щенки брызнули на чердак и стали драться за места, откуда можно было подсматривать и подслушивать. Марика была достаточно большая и достаточно злобная, да и репутация у нее была соответствующая, так что она без труда нашла место для себя и Каблина. Она не могла оторвать взгляда от дикаря, который лежал на территории Мудрых под взглядами шаманки и старейших.
Скилдзян заняла свое место возле очага охотниц. Она молча оглядывала собрание, которое затихало с куда большим, чем обычно, ворчанием и лязгом зубов. Марика думала, что взрослые уже все знают, потому что им рассказали разбежавшиеся по своим избам охотницы. И все же она надеялась, что все равно все будет рассказано. Ма всегда была методичной метой.