Обретение мудрости
Шрифт:
– Был и есть, – сказал он. – Ее посланником, я имею в виду. – Он протянул ему ножны и перевязь. Меч он оставил у себя.
С нарастающей тревогой Уолли взял перевязь и начал ее застегивать, думая о том, что сейчас происходит под этой рыжей шевелюрой.
– Надеюсь, что я им являюсь до сих пор. Но сегодня я не чувствую себя героем.
Ннанджи снова посмотрел на меч в своей руке, глядя на игру света на сапфире, серебре и стали клинка.
– Помнишь последнее, что сказал Бриу, милорд брат?
– Нет.
– Самое последнее. Он сказал: «Полагаю, мы должны продолжать пытаться
Возможно, Ннанджи сожалел о том, что поменял наставника.
Нет; он расчетливо посмотрел на Уолли, а затем опустился на колено. Держа седьмой меч в обеих руках, он торжественно произнес:
– Живи с ним. Носи его и служи Ей. Умри с ним в руках.
Это был ритуал посвящения. Сутры требовали его для первого меча новичка, но воины применяли его к любому новому клинку. Ннанджи воспользовался им для повторного посвящения – обновления, возрождения Шонсу. Но это также означало дружбу , поскольку когда воин получал новый меч, он просил своего лучшего друга, чтобы тот вручил ему его. Так что это означало прощение и примирение, торжественную присягу и новое начало. Это означало: «Будь отныне воином». Оно было полно юношеского воинского романтизма, типичного для Ннанджи, и казавшегося сейчас удивительно уместным.
Злясь на возникший в горле комок, Уолли произнес ответ:
– Да будет он моей честью и моей гордостью.
Он взял меч и улыбнулся Ннанджи, который поднялся с земли.
– Спасибо тебе, брат. Постараюсь сделать все, что смогу.
Ннанджи не улыбнулся в ответ, лишь тихо сказал:
– Я тоже.
Оба резко обернулись на звук открывающейся двери.
– Господин! – поспешно сказала Джия. – Корабль вот-вот отойдет. А новичка Катанджи на борту нет.
– Ннанджи был уже почти у двери, когда пальцы Уолли сомкнулись у него на плече, словно челюсти льва.
– Плохая тактика, брат!
– Действительно! – сказал Ннанджи.
Он остался на месте, а на разведку отправился Уолли. Его встретили ироничные приветствия с пристани. Дерево и горшки были уже собраны и не слишком аккуратно сложены на палубе. Снова поднимался ветер. Матросы стояли у швартовов, Брота сидела у руля, а двое моряков, наклонившись, уже взялись за сходни. Они сердито выпрямились, когда на сходни ступил Уолли.
Одним из них был Томияно, и глаза его метали огонь на Уолли. Ожог на его левой щеке почернел и потрескался, словно обугленная шкура аллигатора. Даже под толстым слоем жира он доставлял ему адскую боль. Голос его звучал невнятно, поскольку он старался не двигать этой стороной рта.
– Что, дьявол тебе побери, ты делаешь, воин?
– Наш Первый еще на берегу.
– Эти, с мешками на головах, велели нам уходить, – пробормотал капитан.
– Ты собираешься с ними спорить?
– Видимо, придется. – Уолли ступил на сходни, и толпа тут же смолкла.
Внизу, на пристани, было теперь восемь или девять колдунов. Они выстроились в ряд, пересекая дорогу от воды до складов, а зрители теснились за их кордоном по обеим сторонам.
Четвертый с визгливым голосом тоже был там, но теперь рядом с ним стоял Пятый, безликий монах в красном с пятном-тенью вместо лица – так что «Сапфир»
Уолли прошествовал по сходням под направленными под него взглядами; у него по спине бежали мурашки в ожидании какого-либо непредсказуемого сверхъестественного нападения. Он остановился в футе от края, скрестил руки и уставился на Четвертого и Пятого.
– Я бы хотел поговорить с тобой, адепт-колдун, – крикнул он. Две головы в капюшонах, одна в красном, а другая в оранжевом, повернулись друг к другу, о чем-то совещаясь. Затем Четвертый медленно вышел вперед и остановился в нескольких футах от него, вне пределов досягаемости меча. Из-под капюшона на Уолли глянули холодные глаза.
– Чего ты еще хочешь, воин? – спросил визгливый голос.
Уолли попытался прочесть тонкие черты его лица. В них было что-то новое – не столь явное торжество? Негодование? Возможно, обида?
– Я бы хотел поблагодарить тебя за то, что ты сохранил мне жизнь, адепт. На самом деле я бы пожал тебе руку, если бы ты мне позволил.
«Конечно, если ты можешь читать мои мысли, ты понимаешь, что я лишь хочу отвлечь твое внимание и внимание твоих приятелей».
– Пожать руку колдуну? Ты когда-нибудь просил кого-нибудь из воинов пожать тебе руку, Шонсу?
«Скорее, Катанджи!»
«Шонсу!»
– Раньше ты не называл меня этим именем, колдун.
Лицо под капюшоном вспыхнуло.
– Неправда!
Уолли собирался лишь отвлечь их внимание. Дразнить колдунов могло быть опасно – но поучительно. Он улыбнулся.
– Ты лжешь, адепт!
Колдун оскалился.
– Нет! Было бы забавно привести в исполнение первоначальный приговор, но у нас нет больше желания с тобой связываться. Можешь демонстрировать свой героизм, что может быть опасно. На твоих друзей это произведет впечатление.
«Первоначальный приговор? Ну-ка, что ты еще скажешь?»
– Нет, адепт. Ты пощадил меня, и я ценю это. Я еще раз предлагаю тебе свою руку.
– А я еще раз ее отвергаю. Терпение моих хозяев не безгранично. Пока что лишь моя клятва защищает тебя. Возвращайся на свой корабль, Шонсу! Тебе еще много предстоит ползать, когда ты вернешься в свое гнездо.
Краем глаза Уолли заметил, как кто-то вырвался из толпы и побежал к краю пристани. Он не посмел повернуться. Капюшоны колдунов, вероятно, безнадежно ограничивали их периферийное зрение.
«Где мое гнездо? Ты знаешь о Шонсу больше, чем я».
– Что ж, надеюсь, твоя снисходительность не причинила тебе вреда.
Лицо колдуна снова стало красным.
Кто-то вскочил на сходни позади Уолли и взбежал на палубу. Уолли обернулся, изображая удивление, и успел заметить худенькую фигурку Катанджи, позади которой развевался лоскут набедренной повязки.
– Кто это был? – взвизгнул колдун.
Уолли пожал плечами.
– Какой-то мальчишка. Что ж, прощай, адепт. Да пребудет с тобой Богиня. Если я встречу кого-то из колдунов, я пощажу его ради тебя.