Обретешь в бою
Шрифт:
Подины, наваренные Серафимом Гавриловичем («Рудаевские подины»), славились своей стойкостью и исправно служили многие годы. Нередко вызывали его и на другие заводы, когда пускали новую печь.
Еще совсем недавно на эту операцию уходило пять-шесть суток. Подину наваривали тонкими слоями, прогревали каждый слой восемь часов. Но уже на четвертой печи Серафим Гаврилович применил новшество — всю огнеупорную массу задал в печь сразу, грел тоже всю сразу и наварил подину за двадцать три часа.
Подобед подивился молодецкой ухватке этого грузного
Сюда и подошел Рудаев.
— Отчаянный ты мужик, — не то восхищаясь, не то упрекая, сказал Подобед.
— Вы о чем? — спросил Рудаев.
— Прешь, как бульдозер, напролом по чащобе и ни у кого дороги не спрашиваешь. Случись что — не отопрешься. Все придется взять на себя.
— А как бы вы на моем месте?
Секретарь парткома не задавал себе такого вопроса, пришлось подумать.
— Я бы, вероятно, на первом же этапе спасовал, — .откровенно признался он. — Но уж если бы выдержал, то на том бы и стоял.
— Вам бы столько слёз в жилетку…
— А ты думаешь, меня не обхаживали? — усмехнулся Подобед. — Тоже по-всякому подходили. И кулаком по столу, и матюком в трубку. Ну что ж, Борис Серафимович, взялся за гуж… Теперь смотри в оба.
— Вы бы насчет изложниц сообразили что-нибудь.
— Мне изложницы уже во сне снятся. Я ими с утра до ночи занимаюсь.
Позже появилась Лагутина. Вяло поздоровалась с Рудаевым, стала рядом, взглянула сквозь синее стекло в открытое окно печи, куда неистощимой лентой летел из заправочной машины магнезитовый порошок. Она была грустна и выглядела старше, чем обычно. Даже глаза у нее запали и потускнели.
— Что с вами, Дина Платоновна? Нездоровится? — < спросил Рудаев.
— Нет, нет, — встрепенулась она. — Все… Все в порядке… Все нормально…
— Не верю. Что-то произошло. Что?
— Ничего неожиданного…
— А ожиданное?
— Не надо, Борис Серафимович…
— Я не могу так… Мне хочется вам помочь, по я не знаю чем. — Рудаев коснулся ее руки. — Дина… Скажите…
— Думайте лучше о себе. Вы пошли на самоубийство, и мне жаль вас.
Рудаев терпеть не мог, когда его жалели. С самых малых лет. Даже получив ремня от отца, отталкивал мать, если пыталась приголубить.
— Не будем преждевременно служить панихиду, — сказал он и настороженно взглянул на Лагутину: не слишком ли резко для ее состояния?
Но она не обратила внимания на эти слова, продолжала свое:
— За то короткое время что я здесь, вы трижды ставили себя под удар. Когда внедряли продувку — это я понимала. Когда восстали против пуска печи — это я оценила. А вот последнего вашего шага ни понять, ни оценить не могу.
Рудаев поведал обо всем, что претерпел за эти дни.
— И все же решение неправильное, — сказала она беспощадно. — Не интересы группы людей надо класть в основу
— Не знаю.
— Почему вы со мной не поговорили? Как-никак я ваш друг.
— И что бы вы подсказали?
— Не надо было пускать печь. План ввода мощностей в металлургической промышленности сорван, и пуск этой печи показателей не улучшит. Не случайно не жал на вас Даниленко. Стране металл нужен, а не показатели. И нельзя людей в новом цехе приучать к неразберихе. Вы же сами ратовали за ритм, за создание традиций добропорядочной работы. И вдруг… В общем, от бабушки ушел, от дедушки ушел, а вот…
— Что теперь посоветуете? — тихо, хотя никого не было поблизости, спросил Рудаев.
— Сейчас это труднее, но… Остановите какую-нибудь печь на ремонт.
— Как на грех, ни одна не требует ремонта. И это никого не всполошит. Я хотел сделать иначе — остановить новую печь. Чтобы звякнуло.
Лагутина пристально посмотрела на Рудаева, и он увидел в ее глазах больше, чем ей хотелось, — заботу и нежность.
— Этого вам не дадут сделать.
— А я ни у кого спрашивать не собираюсь. — Рудаев наклонил к Лагутиной голову. — И все же поделитесь, что у вас. Не добавляйте мне нервной нагрузки.
— Право же, ничего…
— Борис, давай-ка свежим глазом на подинку, — раздался за спиной Рудаева голос отца. — Как тебе конфигурация? — спросил не без хвастовства.
Рудаев взобрался на вагонетку и участок за участком осмотрел подину. Форма ее была безупречной.
— По-моему, нигде застоя металла не будет, — сказал, спрыгнув на площадку. Взглянул туда, где оставил Лагутину, но ее уже и след простыл. Он бросился ее искать, но попробуй отыщи человека в таком цехе.
Глава 13
Первая плавка на новой печи — событие всегда значительное и радостное. О пуске нового агрегата такой мощности неизменно сообщает центральная пресса. А для завода это настоящий праздник, который не обходится без митинга и, как за это ни бранят, без банкета.
За несколько часов до выпуска плавки в цех по обыкновению стекаются люди. Строители, мартеновцы, рабочие других цехов, особенно из старой части завода. Все не раз видели, как вырывается из печи сталь, разбрасывая мириады звездчатых искр, как озаряется феерическим светом разливочный пролет, как с шумом водопада низвергается в ковш огненная лавина, торопливо наполняя его, как постепенно тускнеет поверхность металла, прикрываясь пухлой шубой шлака. Но редко кто может пропустить рождение агрегата. И тянет сюда не столько сказочное зрелище, сколько желание приобщиться к той особой атмосфере, радостной и торжественной, которая царит в этот час. А если ты еще и строил печь, ты словно осязаешь конечный результат своего труда. Затвердевая в изложницах, укрощенная огненная жидкость превращается в многотонные слитки, которым потом, в свою очередь, предстоит сложный многоступенчатый предел.