Обручённая
Шрифт:
Опустив взор и слегка покраснев от волнения, Эвелина твердо продолжала, не внимая подсказке.
— Признаюсь, милорд, — сказала она, — что, когда ваше мужество спасло меня от гибели, я, чтя и уважая вас, как чтила покойного отца моего, а вашего друга, желала стать вам скорее дочерью, чем супругой. Не стану уверять, будто это чувство я вполне преодолела. Но я борюсь с ним, ибо оно недостойно меня и по отношению к вам было бы неблагодарностью. Когда вы оказали мне честь просить моей руки, я тщательно взвесила мои чувства к вам и настолько подчинила их моему долгу, что совершенно уверена: в Эвелине Беренжер де Лэси не обретет безразличную к нему, а тем более недостойную его невесту. На это, милорд, вы смело можете положиться,
При этом заявлении в его пользу, пусть даже сделанном холодно и с оговорками, де Лэси стало так же трудно сдержать восторг, как раньше было трудно умереть волнение.
— Ангел доброты и великодушия! — воскликнул он, снова опускаясь на колено и снова беря ее руку. — Быть может, честь велит мне добровольно отречься от надежд, которых вы не хотите меня лишать. Но кто способен на подобное самоотречение? Позвольте же мне надеяться, что преданность, которую я сумею выражать, даже находясь вдали от вас, в которой вы убедитесь еще более, когда я буду подле вас, быть может, придаст и вашему чувству больше тепла. Не осуждайте же меня за то, что я сохраняю наше обручение на условиях, которые ставите вы. Я стал женихом не в том возрасте, чтобы ожидать страстной взаимности, свойственной молодости. Не осуждайте, если я удовольствуюсь более спокойными чувствами: они сулят счастливую жизнь, хотя не приносят восторгов пылкой страсти. Ваша рука лежит в моей, но не отвечает на пожатие. Возможно ли, что она отказывается подтвердить то, что вымолвили ваши уста?
— Нет, не отказывается, благородный де Лэси, — отвечала Эвелина более горячо, чем говорила до тех пор; ее тон, как видно, ободрил влюбленного настолько, что он попросил, чтобы не отказали и губы Эвелины.
Получив этот залог верности, он с достоинством, но также и с почтением попытался умилостивить недовольную аббатису.
— Надеюсь, почтенная настоятельница, — сказал он, — что вы вернете мне прежнее ваше расположение; ведь поколеблено оно было единственно вашим попечением о той, кто обоим нам всего дороже. Позвольте мне надеяться, что я могу оставить этот прекрасный цветок на попечение почтенной особы и ближайшей родственницы — в этих святых стенах под вашей опекой ей будет спокойно и безопасно.
Однако аббатиса была слишком недовольна, чтобы смягчиться от комплимента, который следовало, пожалуй, отложить до более спокойного времени.
— Милорд, — сказала она, — и ты, племянница, должны знать, сколь мало мои советы — а я редко их даю, когда их неохотно слушают, — могут пригодиться в мирских делах. Я посвятила себя молитве и уединению, служению Пресвятой Деве и святому Бенедикту. Мой начальник и так уже порицал меня, когда из любви к тебе, племянница, я приняла в мирских делах более живое участие, нежели подобает настоятельнице монастыря; я не хочу снова заслужить осуждение, и вы не можете этого от меня ждать. Дочь моего брата, не связанная никакими мирскими узами, была бы в моем уединении желанной гостьей. Но дом этот не годится для пребывания в нем обрученной невесты могущественного барона. Куда уж мне, недостойной и неопытной, подчинить такую особу власти, которая дана мне над всеми, кто находит себе приют под этой кровлей, — продолжала аббатиса, все более раздражаясь. — И не могу я, ради родственных связей своих, нарушить молитвенную тишину и покой здешней обители и дать вторгнуться сюда той, чьи помыслы неизбежно будут витать вокруг мирских забав, любви и брака.
— Да, действительно, почтенная аббатиса, — сказал коннетабль, в свою очередь давая волю раздражению, — девушка с большим состоянием и не намеренная вступать в брак должна быть в монастыре
Этим необдуманным упреком коннетабль глубоко оскорбил аббатису и еще более укрепил ее решение не брать племянницу на свое попечение. Она была столь же бескорыстна, сколь надменна; и единственной причиной ее гнева было то, что Эвелина не последовала ее совету, хотя дело касалось только счастья самой девушки.
Неуместные слова коннетабля укрепили ее в принятом решении.
— Да простит вам Бог, рыцарь, ваши подозрения, оскорбительные для Его служителей, — сказала она. — Ради спасения вашей души вам и в самом деле пора в Святую Землю искупать грехи и каяться в ваших опрометчивых суждениях. Что до тебя, племянница, то теперь я уже не могу предоставить тебе кров хотя бы потому, что этим подтвердила бы несправедливые подозрения. Да и к чему тебе мое гостеприимство, когда в лице владелицы Болдрингема у тебя есть почти столь же близкая родственница, которая может открыть перед тобой дверь, не подвергаясь оскорбительному подозрению, что она намерена обогатиться за твой счет.
Коннетабль увидел, что при этом предложении лицо Эвелины покрыла смертельная бледность; он не знал причины ее страха, но поспешил его развеять.
— Нет, почтенная аббатиса, — сказал он. — Если вы столь жестоко отказываетесь позаботиться о племяннице, она не обременит собою и других своих родственников. Пока Хьюго де Лэси владеет шестью замками и многими поместьями и в каждом горит в очаге огонь, его невеста никому не будет обузою, и все почтут ее присутствие за большую честь. А будь я много беднее, чем угодно было Небу сделать меня, разве не нашлось бы у меня достаточно друзей и соратников, чтобы служить и повиноваться ей и охранять ее?
— Нет, милорд, — сказала Эвелина, стряхнув с себя уныние, в какое повергло ее бессердечие родственницы, — раз несчастная судьба разлучает меня с сестрой моего отца, у которой я так охотно осталась бы, я не стану искать приюта у более дальней родни; не приму я и ваше великодушное предложение, милорд, ибо за это могут сурово и, я уверена, несправедливо осудить ту, кто вынуждает меня искать менее желанное пристанище. Решение мое принято. Правда, у меня остается всего один друг, но это друг могущественный, способный защитить меня как от обычных бедствий жизни, так и от злой судьбы, которая ходит за мной по пятам.
— Это, должно быть, сама королева? — нетерпеливо прервала ее аббатиса.
— Да, почтенная тетушка, это Королева Небесная, — ответила Эвелина. — Это Пресвятая Дева Печального Дозора, которая всегда покровительствовала нашему дому, а в последнее время была особенно милостива ко мне. И если меня отвергает та, которая посвятила себя служению Ей, то искать помощи мне остается лишь у Нее самой.
Аббатиса, которую этот ответ застал врасплох, издала лишь непочтительное восклицание «Уф!», более подобающее лолларду или иконоборцу, нежели настоятельнице католического монастыря и женщине из рода Беренжеров. Дело в том, что аббатиса охладела к Пресвятой Деве Печального Дозора, с тех пор как убедилась в чудотворной силе другого образа, принадлежавшего ее монастырю.
Тут же опомнившись, она ничего более не добавила; а коннетабль заметил, что близость валлийцев может представлять для его невесты ту же опасность, какой она уже подверглась однажды в замке Печальный Дозор. Эвелина напомнила ему, что ее родной замок отлично укреплен и выдержал не одну осаду; а недавно оказался в опасности единственно потому, что ее отец Раймонд, считая это делом своей чести, вывел гарнизон за стены замка и принял бой в крайне невыгодной позиции. Затем Эвелина сказала, что коннетабль без труда найдет среди ее вассалов или своих собственных опытного и отважного сенешаля, который обеспечит безопасность замка и его владелицы.