Обрученные судьбой

Струк Марина

— Владислав! — бросила Ксения ему край одеяла прикрыться, и он со смехом подчинился ее требованию, склоняясь к ней и целуя ее в губы.

— Мне так нравится, как ты краснеешь! — прошептал он, слегка прикусывая ее пухлую нижнюю губу. — Ты становишься такой… миленькой…

— Миленькой! — фыркнула Ксения, принимая недовольный вид, и он щелкнул ее по носу, чтобы не задавалась. Миленькая — неплохой комплимент для панны, разве нет?

— Я обещал тебе передать это, — произнес Владислав, открывая взгляду Ксении содержимое ларца, крышка которого была богато украшена

серебряной сканью. — Обещал, что ты пойдешь к венцу только в том. Как и желала моя мати.

В ларце лежали женские украшения. Золото и серебро, разноцветные камни поблескивали в всполохах огня, будто подмигивая Ксении из глубин ларца. Владислав сначала достал лежащие сверху серьги из серебра и эмали белого цвета, богато усыпанные жемчугом, приложил их к ушам Ксении.

— Под твое платье, что шьется к Рождеству, — прошептал он, улыбаясь, словно отрок, дорвавшийся до сластей. Потом бросил их на постель, потянулся к следующему предмету — диадему с несколькими кроваво-красными камнями. Он была словно сделана из переплетений тонкой золотой паутины, на которую упали каплями рубины — один самый большой по центру и несколько поменьше по обе стороны от него. По центру от большого камня на тонкой золотой цепочке спускался на лоб небольшой грушевидный рубин в золотой оправе.

— Мой прадед заказал это для моей прабабки в качестве свадебного дара, — проговорил Владислав, опуская на голову Ксении украшение, расправляя локоны на ее обнаженных плечах. — Многие невесты Заславских шли к алтарю именно в ней. И я бы очень хотел, чтобы в ней пошла к алтарю ты, — он провел ладонями по ее плечам, потом далее по рукам до самых пальчиков, которые захватил в плен и поднес к своим губам, не отрывая глаз от ее лица. — Ты так красива, моя драга. Я не устану никогда повторять то. Не диво, что ты стольких пленяешь в свои сети, не диво, что люди…

Он осекся, и снова его лоб пересекли две глубокие складки, снова в его голову пришли неприятные мысли. Ксения выпростала ладонь из его пальцев, провела по его щеке ласково, и Владислав будто очнулся, улыбнулся ей.

— Где б ты ни была, храни тебя бог и милуй! Я буду твоим, покуда не взят могилой, — прошептал Владислав, глядя в ее глаза, гладя тонкие пальчики, что удержал на своей скуле. — Так бог мне судил от века, и не жалею. Ты сотни других прекраснее и милее.

— Владислав! — ахнула Ксения, распахивая глаза удивленно. Таких красивых слов она доселе ни разу не слышала, кроме как в тех лиричных балладах, что пел пан Тадеуш.

— Это вирши {3}пана Кохановского, не мои, — поспешил проговорить Владислав. Она кивнула, не понимая, что такое вирши, завороженная его словами, что тронули ее до глубины души. Пусть эти слова первым сказал кто-то другой. Зато ныне они были от самого сердца Владислава, она читала то в его глазах.

А потом Владислав отпустил ее руку, отвел глаза в сторону, смущаясь своим словам. Видели бы и слышали его люди его хоругви ныне, вот уж подивились бы! С Ксенией он всегда становился таким мягким, таким… таким… словом, проглядывала часть

его души, в которую семена опускал не пан Стефан, а монахи из школы, готовившие его к церковной карьере. И он до сих пор не мог понять по нраву ему эта мягкость, что так нежданно проснулась в нем спустя годы, или нет.

Он запустил пальцы в украшения, лежащие в ларце, намереваясь отыскать серьги с рубинами той же работы, что и украшение в волосах Ксении, но переворачивая камни и золото в поисках их, случайно выронил на постель другие серьги. Тускло блеснула в свете огня янтарная слеза в серебряной оправе.

«…Ты должна меня бояться, панна!» — всплыли в голове Владислава слова, сказанные им когда-то. «Ибо проклятие перстня, что ты когда-то носила на своей руке, уже приступило к своему делу. Янтарь погубит тебя, и погубит именно через меня!»

Молва, идущая по его землям, ненависть шляхты, страх людской, что заставляет подчас творить ужаснейшие вещи…

— Что с тобой? — встревожилась Ксения, обхватила ладонями его помрачневшее лицо, заглянула в его потемневшие глаза. — Что с тобой?

— Ничего, моя драга, — он привлек ее к себе, прижал голову к своему плечу. Пусть вокруг творится, что угодно Господу! В нем довольно сил и воли, чтобы защитить ее от всего, что бы только ни свалилось на их головы!

— Владек! Владек! — вторгся в его мысли голос Ксении. Она пыталась вырваться из его хватки, прижимающей ее голову к его телу, золотая диадема не удержалась на волосах и упала в постель. Он непонимающе уставился на нее, еще погруженный в свои тягостные мысли, не сразу услышал то, о чем она пыталась сказать ему. — Стучат! Стучат!

И верно — дубовую дверь внизу кто-то колотил со всей силой, призывая находящихся внутри дома отпереть тяжелые засовы. Владислав быстро перекатился на постели, накинул на голое тело жупан, поспешил сойти вниз и уступить этому требованию, пока дверь не разнесли в щепы.

Он долго не возвращался назад, и Ксения не выдержала — тоже спустилась с постели, завернувшись в одеяло. «Я только гляну одним глазком, что там», уговаривала она себя, когда приоткрывала дверь спаленки, чтобы в образовавшуюся щель осмотреть часть нижнего этажа, увидеть прибывших, ведь с того места была аккурат видна дверь из сеней.

На скрип двери поднялись головы мужчин, что стояли внизу, и Ксения покраснела, заметив, что ее обнаружили. А потом застыла, заметив даже издалека, как бледен Владислав, какая тень набежала на его лицо, делая его на вид старше своих лет.

— Я должен уехать. Нынче же, — проговорил Владислав громко, чтобы услышала Ксения, уже закрывавшая дверь спаленки. Она замерла. За окном вовсю бушевала вьюга. Вон какими заснеженными ступили в дом и Ежи, и другие гайдуки, что приехали с ним! Знать, худые вести привез усатый шляхтич. Как тогда, в землях Крышеницких.

— Нынче выезжаю, — повторил Владислав. — Ты поедешь после, Ежи проводит тебя в Заслав.

Уже закрывая дверь спаленки, Ксения услышала, как он в сердцах выругался и с силой ударил по стене, разбивая в кровь костяшки пальцев.