Обрученные судьбой

Струк Марина

Следующим же утром Ксения позвала к себе Ежи. Подниматься с постели повитуха запретила ей, пока сама не разрешит то пани, обещаясь приходить на панский двор каждый Божий день, покамест не выправится молодая мать.

Ежи не мог не хмуриться, несмотря на благость недавнего события и редкие в это время солнечные лучи, что заливали небольшую спаленку, играя в волосах Ксении, прогоняя прочь осеннюю хандру, пусть даже только на время. Зато Ксения улыбалась ему, пожала его протянутые к ней руки, кивнула на колыбель у постели, где мирно посапывал младенчик.

— Истинный ангел Божий, — умилился Ежи, утирая украдкой слезу, что навернулась на глаза в

этот миг. От радости при виде дитя даже головная боль от вчерашней попойки, что развернулась давеча в гриднице при благом известии, ушла. — Мы прошлой ночью не шибко шумели?

— Зато весело первый день младенчика встретили, — улыбнулась снова Ксения, вспоминая, как гремели на дворе в сумерках выстрелы из пищали и пистолей, создавая некое подобие салюта в честь новорожденного шляхтича. Рождение сына Владислава должны были приветствовать замковые пушки, но забери его черти, коли Ежи не постарался устроить знатную им замену!

— Следующим утром младенца бы окрестить надобно, — сжала его ладони Ксения, чуть приподнимаясь на подушках. Улыбка более не играла на ее губах, а ладони были так холодны, что по спине Ежи вдруг пробежала дрожь. — Анджей. Пусть окрестят Анджеем. И прошу — стань восприемником ему.

— Я не могу… — начал Ежи, решив, что она просит окрестить дитя в церкви ее веры. Как мог он, католик, стать крестным отцом для ребенка при том? Но потом заглянул в ее глаза и коротко кивнул, одновременно испытывая невероятное облегчение и сострадание к той муке, которая должно быть терзала ее ныне из-за этого решения. Сжал ее ладони, подбадривая. — Ты верно решила, ласточка. Все так и должно быть. Иначе не должно.

Страшный грех совершала Ксения следующим утром, когда на голову громко кричащего красного от натуги младенца лилась святая вода из купели костела, когда над маленькой головой читались латинские слова. Тяжкий грех по тем незыблемым правилам, в которых ее растили в земле русской. Невозможно было ребенку, рожденному от православной принять латинянскую веру. Ведь это означало долгое покаяние для матери и невозможность увидеть своего ребенка там, за последней чертой.

Но и иначе Ксения не могла. Не мог ребенок, рожденный от Владислава, быть ее веры. Только не в этой земле. А иного дома у него отныне нет, ведь этот двор, эта ляшская сторона стала Ксении домом. Здесь она пережила и хорошее, и худое, здесь родился и будет выращен ее сын. Здесь ее положат в землю, в этой стороне. Другого дома у Ксении нет и никогда более не будет. И будущего у нее другого нет. Теперь она навеки вечные Катаржина Вревская. Ксения Калитина ушла в небытие, растворилась в вечности…

Когда земля покрылась полностью белым высоким покрывалом, и почти все живое погрузилось в зимнюю дрему до первых теплых лучей весеннего солнца, Ежи заговорил о своем отъезде в Заслав. Приближались Святые праздники, и он должен быть в Замке, подле Владислава. Его решение огорчило Эльжбету до слез, она надеялась, что ныне, когда на его дворе были Ксения и младенчик, тот наконец встретит Рождество в этих землях, вместе с ней. Оттого он долго опасался говорить о том Ксении, которая после рождения Анджея стала совсем иной, словно переродилась сама в тот солнечный осенний день. Но на его удивление она встретила эту весть спокойно, только кивнула коротко, соглашаясь с его решением.

— Он свыкся с тем, что я всегда подле него, что редко удаляюсь в свои земли. В этот раз он в Варшаву уезжал, оттого я с легкой душой расстался с ним на время, — Ежи не хотел говорить Ксении, что это отъезд

в столицу королевства был вызван триумфальным возвращением короля Жигимонта, который спешил всем своим подданным продемонстрировать полную победу над русской землей. Ведь уже был взят Смоленск, этот орех, что долго не хотел раскалываться в щипцах королевской армии, в Москве давно стояли поляки, а в поезде короля поедет бывший царь Московии со своими сородичами. Достойное возвращение короля, против похода которого так бурно стояли стеной радные паны!

— Я понимаю то, — ответила Ксения, сжимая поводья. Эльжбета, видя ее страх не влезть в платья, что носила Ксения до тягости своей, посоветовала ей побольше выезжать верхом, утверждая, что именно поездки верхом помогли ей сохранить до зрелого возраста фигуру. Вот Ксения и выезжала, когда выдавалась свободное время от хлопот за младенчиком. Слава Господу, он был спокоен, прилично ел и долго спал, не просыпаясь, словно набираясь сил для того времени, когда встанет на свои пухленькие ножки.

— Я вернусь, как смогу, — заверил Ежи Ксению. — Скажу, что стар становлюсь, что мне не до того, чтобы подле него вечно быть. Что хочу сидеть у горящего очага да пиво пить, закусывая справной колбаской. Я вернусь!

Но было еще, о чем он желал переговорить ныне с ней, оттого и выехал со двора рано поутру, наслаждаясь морозным воздухом, что так бодрил, ласково трепал обнаженную кожу щек, заставляя опускать лицо пониже в меховой ворот. Об не стоило говорить в доме да и на дворе тоже, только тут на этом зимнем просторе, когда окрест ни видно ни единой живой души, не считая собак, что крутились в ногах лошадей.

— Недаром тебя он чаровницей кликал. Чаровница ты и есть! — вдруг сказал Ежи, и Ксения повернулась к нему, взглянула сквозь прищур глаз, гадая, о чем пойдет речь далее. — Околдовала своими очами шляхтича, запутала душу. Я о Лешко речь веду, Кася, о Лешко Роговском. Он ведь самотный волк {4}, Кася. Как пришел ко мне боле десятка лет назад таким, так и ходит поныне. А тогда он с пепелища в эти земли пришел. Его вотчину дотла пожгли, а жинку и детей малых зарубили, хлопов угнали. Сам он едва жив остался. Зацепилась душа за тело, вот и не ушел он в небеса. Московиты то были, Кася, не тебе в обиду будет сказано то. Люди все земли делят, забывая, что на землях этих душ полно. Вот и я стал на старости призадумываться о грехах своих, что ворохом за мной тянутся… Да не о том я ныне! О Лешко! Просил он, Кася, у меня руки твоей давеча. Говорил, коли соглашусь, он лоб расшибет, а вено тебе доброе даст, что жить ты с ним будешь, горя не зная, что по земле ходить не будешь — на руках пронесет через жизнь.

— И что ты сказал ему на то? — холодея душой, спросила Ксения, пытаясь изо всех сил сохранить хладнокровный вид. Назвавшись дочерью Ежи, она вручила ему свою жизнь. Она не знала, как принято у ляхов, но будь она в Московии при том, Ежи мог распоряжаться ее судьбой, как ему было угодно. Даже замуж отдать.

— Я стар, Кася, — тихо сказал Ежи, отводя глаза на край земли, щурясь от света, что ударил при том в глаза. — Я стар, а потому не могу не думать, что ждет тебя, коли срок мой придет. Сама ведаешь, ныне тебе нет дороги в Заслав. Ныне твоя дорога отлична от дороги Владека, и не пересечься им, не дано того. Лешко силен и смел, голова у него на плечах. Я его тогда оставлю на землях моих, и ты никогда не будешь знать нужды при нем или страха. Думай сама, Кася. Твоя жизнь — тебе и решать. Пойдешь за Лешко, Кася?