Обрученные судьбой
Шрифт:
Эльжбета спустилась, когда эта странная трапеза, прошедшая в полном молчании, подошла к концу, и Лешко уже вытирал рот рушником, а Ксения поднялась из-за стола, стала глядеть через морозные узоры во двор. Она была по-прежнему бледна, но уже не плакала.
— Прости, что напугала тебя, — дотронулась она до плеча Ксении. — Я сама не своя ныне от страхов своих, и вот еще и тебе передала его невольно.
— О Ежи тревожишься? — спросила Эльжбету Ксения, и та грустно улыбнулась.
— И о нем, и о сыне, и о себе… обо всем сердце болит и обо всех, — странно ответила она. — Не бери себе на сердце
Далее разговор пошел об Анджее. Эльжбета расспрашивала о мальчике, о его здоровье, что он делает в эти зимние дни, ждет ли праздника с нетерпением, как ждали его когда-то ее собственные дети. Ксения оживилась, отвечая на многочисленные вопросы, забыла о том, как встретила ее вдова, а после, когда по знаку Эльжбеты холопка принесла разукрашенную красочно деревянную саблю, аккурат для мальчишеской руки, заулыбалась.
— О, Андрусь уже давно говорит о сабле. Какой же я шляхтич без сабли, мол. Совсем заговорил Ежи своими просьбами, и тот пообещал ему непременно подарить ту.
— Ну, пусть тогда у Андруся две сабли будут, — улыбнулась в ответ одними губами Эльжбета. — Ведь Ежи непременно привезет подарок Андрусю, раз обещался. Он обожает его, как своего… а потом помрачнела вмиг, словно сообразив, что именно сказала, не подумав, и Ксения поспешила успокоить ее, погладила белую ладонь, показав тем самым, что не обиделась.
Они выехали со двора пани Эльжбеты еще засветло, словно помня о том, что случилось прошлой зимой, о том нападении волков и том, что случилось позднее, в лесной сторожке. Ксения ясно прочитала это в глазах Лешко, когда он вдруг взглянул на нее с каким-то странным огнем в глазах, стало неловко при воспоминании об этих самых руках на ее теле, и этой волчьей шкуре на ее обнаженных плечах.
Она вдруг прочитала во всем его облике решимость совершить нечто, и потому ничуть не удивилась, когда он вдруг схватился за узду ее Ласки, останавливая ту, едва они выехали из леса и вдали показались дымы, что стояли подле двора пана Смирца.
— Я все ведаю, Кася, — произнес Лешко, глядя ей прямо в глаза, и она замерла, ожидая его дальнейших слов. — Ведаю про прошлое твое, про то, что невенчанной женой у магната Заславского ходила, что уехала от него, когда жениться тот надумал. И что сына его родила без ведома его тоже ведаю.
Ксения не стала поправлять его, говорить, что и прав он, и в то же время ошибочны его слова. Просто молча ждала, что скажет ей далее, и он недолго томил ее неизвестностью:
— Он ведь проведает о том рано или поздно, Касенька. Сына украсть — это не коня увести у шляхтича. А ведь для Заславского ныне это продолжение рода, и всегда Андрусь будет первым, пусть и незаконным сыном. Это многое значит, сама понимаешь. А когда про воровство ваше узнает, то пощадит ни тебя, ни отца твоего. А Андрусь… ты потеряешь его, Кася. Готова ли ты к тому?
— Я не потеряю Андруся, — отрезала Ксения, желая пустить снова Ласку по дороге, но Лешко твердо держал узду в своей ладони.
— У меня есть вотчина в порубежье, рядом с Московией. Ты ведаешь, что за земли там, сама росла в порубежье. Давай уедем туда: ты, я и Андрусь твой. Он сыном мне станет, а ты женой. И
— Я не могу, Лех, — прошептала она, называя его полным именем. — Прости меня.
Рука Лешко отпустила узду на миг, но после, когда Ксения хотела двинуться вперед, снова перехватила ее, останавливая Ласку.
— Кого ты выбираешь, Кася? Его? Магната, что позабыл о тебе, завел себе новую зазнобу на потеху? Его, знать, выбираешь вместо сына? Ведь только и живешь нынче думами о том, как он заберет тебя отсюда вместе с сыном, что простит тебе твой обман. Только оставаясь тут, ты потеряешь Андруся, Кася, опомнись! Представь, что дом горит огнем страшным, а в доме том Андрусь наш и он, магнат твой. Спасти лишь одного ты в силах. Кого тащить из огня будешь?
— Не буду отвечать на твой вопрос, — резко произнесла Ксения, вдруг перепугавшись той буре, что поднялась в душе при картине, возникшей вдруг перед глазами при словах Лешко. — Дурость спрашиваешь, а на дурость ответа не бывает!
— Ну почему же дурость? По глазам ведь ответ вижу. Сына бы спасала. Как и любая мать, выбрала бы сына, а не мужика. Так почему же тут мужика выбираешь?
— Нет у меня выбора нынче, Лешко, потому и в толк взять не могу, о чем ты речь ведешь, — Ксения вырвала узду из его пальцев. Или может, он отпустил ее, решив дать ей волю? — Вон смеркается уже. Так до двора по темноте ехать будем, а я себе шею свернуть не хочу. И волков дразнить тоже.
— Знать, готова рискнуть и сыном своим, и животом отца, — с явной горечью в голосе проговорил Лешко ей в спину, когда она объехала его и направила Ласку медленным шагом в сторону деревни. — Он ведь не пощадит пана Юрася, когда правда вскроется. Я бы не пощадил…
— Ты — не он! — отрезала Ксения, так резко повернувшись к нему, что серьги больно ударили по щекам, а косы взметнулись вверх. — Доле об этом! Поехали к дому! А не желаешь, то доброй тебе дороги, Лешко!
Она хлестнула Ласку и пустила ту в галоп. Морозный ветер ударил в лицо, стал студить слезы, навернувшиеся на глаза. Ныла ссадина на левой щеке — видно, крепление одного из камней серьги поцарапал нежную кожу.
Надо будет осмотреть дома серьги внимательнее при свете свечи, не дай Бог камень расшатался. Ксения очень любила эти украшения, что привез ей как-то на православное Рождество Ежи вместе с гребнем, выполненном в том же виде — диковинные птицы с длинными пышными хвостами, усыпанные самоцветами. Дорогой подарок, да и надевать его некуда, но он так пришелся по сердцу Ксении, что она все же доставала его из ларца — нравилось ей, как блестит в ее золотых волосах разноцветный хвост птицы, как сверкают серьги в ушах. Ох, не потерять бы ни единого камня из украшений!