Обрученные
Шрифт:
— Благоразумие прежде всего! Смотрите на меня: идите сосредоточенно и спокойно; положитесь на того, кто желает вам добра. Идёмте.
И шествие тронулось.
Однако, слушая все эти хорошие слова, Ренцо не поверил ни одному. Не поверил он и тому, что уполномоченному он дороже его пособников, что тот принял так близко к сердцу его репутацию и собирается помочь ему. Ренцо великолепно понял, что сей благородный человек, опасаясь, как бы во время пути арестованному не представился удобный случай вырваться у него из рук, приводил все эти прекрасные доводы, дабы отклонить его от намерения попытаться найти подходящий случай и воспользоваться им. Так что все увещевания уполномоченного лишь утвердили Ренцо в намерении, возникшем у него уже раньше, а именно — действовать как раз наоборот. Пусть никто не подумает, однако, что уполномоченный был плут, неопытный новичок в своём деле. Такой вывод был бы совсем неправилен. По уверению нашего историка, бывшего, по-видимому, в числе его друзей, плут он был отъявленный, но в данную минуту находился в большом волнении.
Но такова общая всем людям особенность: когда они взволнованы и обеспокоены и видят, что другой может вывести их из затруднения, они настойчиво, под разными предлогами просят об этом. Так и плуты, если они обеспокоены и напуганы, тоже подчиняются этому людскому закону. И поэтому они в таких случаях представляют собой весьма жалкое зрелище. Хитроумные выдумки и тонкие уловки, с помощью которых они привыкли одерживать победу, которые стали для них как бы второй натурой и которые — если пустить их в ход своевременно, с необходимым душевным спокойствием и ясностью мысли — наносят удар так метко и скрытно, а после удачного завершения дела становятся известны и вызывают общее одобрение, их-то бедняги, попадая в затруднительное положение, применяют кое-как, очертя голову, без всякого изящества и тонкости. Разумеется, у всякого, кто видит все эти ухищрения и старания, они вызывают лишь жалость и смех, и человек, которого хитрецы пытаются провести, стараясь не показать и вида, даже при небольшой осторожности великолепно замечает всю их игру и обращает эти хитросплетения против них же самих. А посему, приходится всемерно советовать профессиональным плутам, чтобы они всегда сохраняли полнейшее хладнокровие либо всегда старались быть в большинстве, что, разумеется, ещё надёжнее.
Итак, как только они оказались на улице, Ренцо стал озираться по сторонам и, подаваясь то вправо, то влево, внимательно прислушиваться. Впрочем, особенного стечения народа не замечалось. И хотя на лицах многих встречных легко было прочитать какое-то беспокойство, тем не менее всякий шёл своей дорогой, и волнения в собственном смысле слова не было.
— Спокойно! Спокойно! — нашёптывал ему за спиной уполномоченный. — Помните о своей чести, сынок.
Но когда Ренцо, хорошо присмотревшись к трём прохожим с возбуждёнными лицами, услышал, что они толковали о какой-то пекарне, о припрятанной муке, о справедливости, он подал им знак глазами и покашливанием, которое говорило о чём угодно, только не о простуде. Прохожие повнимательнее присмотрелись к шествию и остановились; заодно с ними остановились и другие; те, что уже ушли было вперёд, вернулись обратно, привлечённые гулом голосов. Толпа всё нарастала.
— Берегитесь! Спокойно, сынок! Смотрите, вам же будет хуже; не портите себе дела! Честь ваша, репутация… — продолжал нашёптывать уполномоченный. Но Ренцо не сдавался. Полицейские, переглянувшись и думая сделать лучше (ошибаться ведь свойственно всякому), слегка сжали рукавчики.
— Ой-ой-ой! — вскрикнул от боли Ренцо; на крик народ теснее столпился вокруг; сбегались со всех концов улицы; шествие задержалось.
— Это преступник, — шёпотом разъяснял уполномоченный тем, кто стоял поближе к нему, — грабитель, захваченный на месте преступления. Ушли бы вы лучше, дали бы пройти начальству.
Но Ренцо, поняв, что настал благоприятный момент, и увидев, что полицейские побледнели от страха, подумал: «Если я сейчас не помогу себе, буду во всём сам виноват». И вдруг громко обратился к толпе:
— Братцы! Меня ведут в тюрьму за то, что я вчера кричал: «Хлеба и правосудия». Я ничего не сделал, я честный человек, помогите мне, не оставляйте, братцы!
В ответ поднялся одобрительный ропот, отчётливо раздались голоса сочувствующих. Полицейские сначала приказывали, потом стали требовать и, наконец, просить ближайших к ним разойтись, дать дорогу. Толпа вместо этого напирала и давила всё сильнее. Поняв, что дело плохо, полицейские бросили рукавчики и поспешили затеряться в толпе, стараясь незаметно выбраться из неё. Уполномоченный страстно желал сделать то же самое, но это было трудновато из-за чёрного плаща. Бедняга, здорово перетрухнув и совсем побелев, съёжился, стараясь стать незаметным, чтобы хоть как-нибудь скрыться от толпы, но стоило ему поднять глаза, как он встречался с десятками глаз, устремлённых на него. Он всячески старался казаться посторонним человеком, который просто так, случайно, проходил мимо и оказался зажатым в толпе, как соломинка во льду. И, встречаясь взглядом с кем-нибудь, смотревшим на него в упор и хмурившимся при этом грознее других, он, скривив рот в улыбку и принимая глупый вид, спрашивал: «Что тут случилось?» — «У, вороньё!» — отвечал тот. «Вороньё! Вороньё!» загремело вокруг. Возгласы сопровождались пинками, так что в скором времени уполномоченный, отчасти при помощи собственных ног, а отчасти — чужих локтей, достиг того, что в данный момент было для него важнее всего: выбрался из давки.
Глава 16
Спасайся, спасайся, добрый человек! Вот монастырь, вон там церковь. Сюда! Сюда! — со всех сторон слышал Ренцо. Что нужно удирать, он, надо полагать, и сам прекрасно понимал. Лишь только у него мелькнула надежда вырваться из когтей полицейских, юноша стал соображать,
И вот он наметил себе пристанищем то селение Бергамской области, где проживал его двоюродный брат Бортоло, который, если припомните, не раз приглашал его перебраться к нему. Но как найти туда дорогу, вот в чём загвоздка. Очутившись в неизвестной части незнакомого, можно сказать, города, Ренцо не знал даже, через какие ворота нужно выйти, чтобы направиться в Бергамо. А если бы даже он знал это, то не сумел бы пройти к нужным воротам. Он уже хотел было разузнать о дороге у кого-нибудь из своих освободителей, но, так как за короткий промежуток времени, имевшийся у него, чтобы обдумать положение, он мельком вспомнил, между прочим, и об оружейном мастере, этом услужливом человеке, отце четырёх детей, то в конце концов ему не захотелось обнаруживать своих намерений перед огромной толпой, где, чего доброго, мог оказаться другой человек той же породы. Юноша тут же решил как можно скорее уйти подальше, а про дорогу расспросить потом, там, где никто не будет знать, кто он и почему расспрашивает. Сказав своим освободителям: «Благодарю вас, братцы, да благословит вас бог», и выйдя из толпы, широко расступившейся перед ним, Ренцо бросился со всех ног. Он нырнул за угол, потом помчался по какой-то улочке. Когда ему показалось, что он ушёл достаточно далеко, юноша замедлил шаг, чтобы не вызывать подозрений, и начал оглядываться, выбирая лицо, внушающее доверие, к которому можно было бы обратиться с просьбой. Это было не так-то просто. Всякие расспросы сами по себе были подозрительны. Дорога была каждая минута. Полицейские, собравшись с силами, несомненно снова бросятся за ним вдогонку. Молва о бегстве арестованного могла докатиться и сюда. Поэтому юноше пришлось внимательно присмотреться не меньше чем к десятку физиономий, прежде чем ему удалось найти подходящее лицо. Вон тот толстяк, что стоит на пороге своей лавки, расставив ноги, животом вперёд, держа руки за спиной, подняв вверх лицо с жирным двойным подбородком, и от нечего делать то поднимается на цыпочки всей своей колыхающейся громадой, то опускается на каблуки, — вся его физиономия обличает любопытствующего болтуна, который, вместо того чтобы отвечать, пожалуй, начнёт его расспрашивать. Вон тот, другой, идущий навстречу распустив губы, с неподвижным взором, не только не сумеет толково объяснить дорогу другому, а и своей-то, видимо, не знает. А этот мальчишка, с виду очень бойкий, похоже, порядочный плутишка и, пожалуй, способен из простого озорства направить бедного крестьянина в обратную сторону. Вот так-то человек, попавший в затруднительное положение, сталкивается кругом всё с новыми препятствиями.
Увидев, наконец, кого-то, торопливо шагавшего, Ренцо подумал, что у этого, должно быть, есть какое-нибудь спешное дело, а значит он сразу, без лишних разговоров, ответит ему. Услыхав же, что тот бормочет себе что-то под нос, юноша решил, что это, должно быть, человек бесхитростный. Ренцо подошёл к нему и сказал:
— Скажите, пожалуйста, синьор, в какую сторону надо идти к Бергамо?
— В Бергамо? Через Восточные ворота.
— Благодарю вас. А как пройти к Восточным воротам?
— Ступайте по этой улице, налево, вы попадёте на Соборную площадь, потом…
— Довольно, синьор, там я уж найду. Да воздаст вам господь! — И он поспешил в направлении, которое ему указали. Прохожий посмотрел ему вслед и, связав быстрое исчезновение юноши с заданным вопросом, сказал себе: «Или он сам выкинул какую-нибудь штуку, или кто-нибудь хочет сыграть штуку с ним».
Ренцо вышел на Соборную площадь, пересёк её, прошёл мимо груды пепла и обгоревших головёшек, узнав остатки иллюминации, свидетелем которой он был накануне; миновал соборную лестницу, увидел «Пекарню на костылях», наполовину разнесённую накануне и охраняемую солдатами. Той самой дорогой, которой он шёл вместе с толпой, Ренцо подошёл к монастырю капуцинов, бросил беглый взгляд на площадь перед ним, на церковную дверь и со вздохом подумал: «А ведь вчерашний монах дал мне всё-таки добрый совет — остаться в церкви, дожидаясь падре Бонавентуру и вознося молитвы».
Тут он на мгновение остановился, чтобы получше рассмотреть ворота, через которые ему предстояло пройти, и, издали увидав там многочисленный караул, он, при несколько разгорячённом воображении (приходится посочувствовать ему, — у него были на то основания), испытал нечто вроде нежелания пройти через эти ворота. Ведь вот совсем под рукой надёжное убежище, где с письмом от падре Кристофоро его хорошо примут. Искушение войти туда было очень сильным. Но Ренцо тут же опомнился и подумал: «Нет, лучше быть вольной пташкой в лесу, пока хватит сил. Кто меня знает? Ведь не станут же полицейские разрываться на части, чтобы караулить меня у всех городских ворот?» Он обернулся посмотреть, не идут ли они с той стороны, но там не оказалось никого, кто бы обратил на него внимание. Он двинулся дальше, с трудом сдерживая свои ретивые ноги, которые так рвались бежать, в то время как нужно было идти шагом. С беззаботным видом, слегка насвистывая, Ренцо не спеша подошёл к городским воротам.