Обручев
Шрифт:
В селении Ляодунь Обручеву рассказали, что бури в этих местах, особенно летом, очень часты. Ехать нужно по длинной, но безопасной дороге. Короткий путь по «долине бесов» невозможен.
По рассказам, прежде через эту долину пролегала хорошая дорога, там были колодцы и возле них станции. Но редкому каравану удавалось пройти благополучно. Ветер срывал крыши со станционных зданий, швырял с гор не только щебень, но и крупные камни, величиной с большую луковицу. Казалось, что с неба падает со страшным шумом каменный дождь, ревели раненые верблюды, кричали люди. От каравана иной раз ничего не оставалось.
В начале прошлого
Много лет спустя, уже в конце жизненного пути, Обручев в своей повести «В дебрях Центральной Азии», написанной по воспоминаниям об этой стране, говорил:
«Когда совершенно стемнело и только тусклая луна освещала ваш путь, жуткое впечатление от пустыни еще усилилось. То и дело появлялись какие-то странные формы и сочетания их, сменяя друг друга: то видна была рука с грозящим пальцем, то зажатый кулак, то уродливая фигура с кривым носом, зияющей пастью, то скорчившаяся в комок, сгорбленная крючком фигура. К нашему счастью, ветер был слабый, и завывание его среди неровностей почвы не удручало. Но можно было представить себе, что делалось в этой долине бесов при сильном ветре, не говоря уже об урагане, который заставил бы лежать неподвижно людей и животных в течение долгих часов».
Вероятно, тем, что бури на южных склонах Тянь- Шаня очень сильны и часты, объясняется полировка на скалах и щебне. Ветер с такой силой швыряет песчинки, что они делают блестящими покрытые пустынным загаром камни. Пустынный загар — мучение для геолога. Все богатство, все разнообразие строения горных пород скрыто под блестящей темной коркой. Сколько склонов облазил он, стуча молотком по каждому выступу пород, чтобы определить состав!
Зато каким незабываемым зрелищем наградила его пустыня, когда он однажды утром глянул на нее! На западе и юге освещенная косыми лучами солнца черная поверхность искрилась яркими синими огоньками, а на востоке лежала угрюмым траурным полотнищем.
Обручев мог бесконечно вспоминать все чудеса, виденные за два года в путешествии. Он сумел бы объяснить любое из них, но не переставал им удивляться. Сколько раз он думал о том, что человек, постигающий всю великую сложность окружающего мира, способен и удивляться, и радоваться, и приходить в восторг там, где равнодушный невежда, для которого все просто, будет пребывать в самодовольном безразличии.
— Иртыш стал!
Эта радостная весть разнеслась однажды утром по правому берегу, и вечером того же дня Обручев вместе с другими пассажирами, ожидавшими ледостава, перешел реку и сел в поезд.
«Домой! Домой!» — стучали колеса, и под их однообразную, но приятную
Радостное свидание произошло в ноябре 1894 года. Все были здоровы. Лиза показалась ему расцветшей, хотя жилось ей не так легко, как он предполагал. Выплачивали Елизавете Исаакиевне не все его жалованье, как обещали, а только половину. Тревожить мужа ей не хотелось. Едва ли он сможет, находясь в горах и пустынях, как-то исправить положение. Старалась экономить как могла, да спасибо верному другу Иде, та поддерживала сестру.
Чуть ли не со слезами на глазах Лиза говорила об отношении к ней Мушкетова.
— Подумай, Володя, ведь он меня совершенно не знал, а заботился о нас, как родной человек. Помогал, успокаивал... Как только получал от тебя весточку, приходил сказать. А если долго не имел вестей, справлялся, не получила ли я писем.
Обручев был так растроган и полон благодарности к своему учителю, что не сразу ответил.
— Он и для меня сделал очень много... Писал, поддерживал, на каждую работу присылал отзыв, выхлопотал добавочные деньги для продолжения экспедиции.
Дети так выросли и изменились, что их было трудно узнать.
— Ты не учитываешь, что такие малыши очень сильно, меняются в короткое время, — говорила Елизавета Исаакиевна. — Ведь Волику, когда мы расстались, пяти не было, а теперь ему скоро семь, он научился хорошо читать. Сереженька уезжал из Сибири совсем крошечным, а теперь смотри, какой он великан.
Трехлетний «великан» первые дни дичился отца. Обручев понимал, что ребенок не помнил и не мог его помнить, и все-таки огорчался. Помогли «волшебные ножницы», как сказала Елизавета Исаакиевна, вернее сохранившееся с детских лет умение Владимира Афанасьевича вырезывать из бумаги фигурки животных.
— Лошадка! Коровка! Киса! — восторженно вскрикивал малыш и, окончательно покоренный гордым бумажным петухом, потянулся к отцу.
Обручев думал, что будет отдыхать, отдыхать... Ни о чем не станет заботиться, наверстает весь недосып, неугрев, непокой странствий. А оказалось, что он прекрасно отдохнул уже в дороге. В Петербурге было некогда. Он готовился к докладу о своей экспедиции на общем собрании Русского географического общества. Доклад прошел с большим успехом. Говорили, что Обручев значительно пополнил и уточнил многое в физической географии и геологии Центральной Азии, открыл новые хребты, изучил Наньшань и впервые установил различие между западной и восточной частями хребта. На западе — высота, сушь, пустынность, сильная разветвленность хребтов, на востоке — горы ниже, климат влажнее, вершины сглаженней, растительность богаче, хребты более слитны... Впервые выяснена орография этой колоссальной, на тысячи километров протянувшейся горной системы.