Обрывистые берега
Шрифт:
— Папа, я пришла, как ты велел, — еле слышно проговорила она. Оксана знала, что любовь отца к ней безгранична, что он простит ей, как прощал раньше и не такие грехи. Но для того чтобы успокоить его и привести в состояние душевного равновесия, она всем своим видом старалась выразить в эту минуту любовь, покорность и готовность сделать для отца все, что он потребует.
— Я никогда не только не говорил тебе, но даже виду не подавал, что мне известна причина твоего разрыва с мужем. Я щадил тебя и берег тебя. Я не хотел, чтобы в глазах моих ты упала до той грани безнравственности, за которой
Оксана поднесла к глазам платок и всхлипнула.
— Зачем все это ворошить, папа?.. Я готова пожертвовать многим, чтобы искупить свою вину перед Дмитрием, но теперь это невозможно.
— Скажи, когда мой аспирант стал твоим любовником? — в упор спросил отец.
— У нас, папа, не так, как ты думаешь, начали складываться отношения.
— А как же?
— Первое время наши встречи проходили в стенах театров, музеев, кафе… Потом…
— Что потом? — не дождавшись, когда дочь скажет, что было потом, спросил отец.
— Потом Альберт признался, что любит меня, что он очень хочет, чтобы я была его женой, что он любит всю нашу семью: тебя, маму, бабушку… У нас все ему нравится, все ему у нас мило.
— Но он же женат, твой рыцарь, — язвительно сказал Гордей Каллистратович.
— Они уже подали на развод, — солгала Оксана.
— Причины развода? — как на допросе, официальным тоном спросил отец.
— Их очень много, папа. Главная из них: жена его старше Альберта на двенадцать лет. И второе — у него с ней почти ежедневно конфликты из-за ее сына. Расстаться решили по-мирному, обоюдно.
— Пока убедительно, если это — правда. — И, помолчав, спросил с подчеркнутой иронией: — Значит, ему нравится вся наша семья?
— Очень, папа!.. Он говорил мне об этом при наших первых встречах.
Гордей Каллистратович ухмыльнулся.
— Золотая мечта безлошадного мужика всегда была одна — иметь лошадь. Хорошую лошадь! Твой Альберт пока безлошадная голытьба.
— Зачем так резко, папа? — Оксана метнула на отца колючий взгляд.
Гордей Каллистратович энергично поднялся с дивана и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету.
— А затем, что все в мире относительно. Затем, что я вот сейчас лежал и сравнивал, как я начинал свою жизнь в столице и как твой милый друг и мой аспирант, рожденный в сорочке, идет под парусами попутного ветра. — Гордей Каллистратович распахнул створки окна. — Вот этот сад, этот розарий, эта дача, где ты при зажженных свечах распиваешь дорогие вина, — все это отец твой наживал горбом, трудом, воздержанием!.. А он, твой Альберт, женившись на тебе, попадает как сыр в масло. А как же?!. Тесть — доктор наук, заведует кафедрой, баллотируется в членкоры, приглашен заведовать сектором в Академии педагогических наук. Может быть, под крылом такого тестя и сам после защиты пробьется работать в академию. Это ты об этом не думаешь, a он, я уверяю тебя, думает. Да как еще думает!..
— А разве это плохо, если он об этом думает? —
Гордей Каллистратович растерялся: в эту минуту он не знал — плохо это или хорошо. А поэтому ответил неопределенно:
— Я не о том, что плохо и что хорошо. Я другое имел в виду.
— Что ты имел в виду, папа?
— Если твоим Альбертом руководит искренняя любовь, а не расчет, то я, может быть, благословил бы вас. Но если, не дай бог, я почувствую, что им управляют рычаги и пружины голого расчета, то пусть он знает: рано или поздно его карьера попадет под мою власть, как под асфальтовый каток. — Во взгляде Гордея Каллистратовича сверкнул гнев. — Не забывай, что ты у меня одна дочь. Свою любовь к тебе я всегда сопрягаю со строгостью. Такой я есть, таким меня сделала жизнь. — Гордей Каллистратович присел на подоконник и скрестил на груди руки.
— Папа, прости… Ты только что сказал, что ты баллотируешься в членкоры. Ты пошутил или это правда? — На лице Оксаны вспыхнула сияющая улыбка.
— Это правда. И умница, что ты не пропустила эту мою новость мимо ушей. Только пока это для всех близких — тайна. Мне бы, пожалуй, сейчас не нужно об этом говорить тебе. Даже из суеверия. Но вот не выдержал, сказал. А своему Альберту об этом — ни слова! Пусть он верно служит мне, когда я полковник, а когда я буду генералом — он будет служить мне верой и правдой. Текут в его генах волны преклонения перед силой.
— Папа, ты резок, — робко возразила Оксана.
— Я справедлив и честен, — строго сказал Гордей Каллистратович. — А сейчас посылай ко мне своего избранника. И скажи ему: буду просвечивать его, как под мощным рентгеном. Только искренне и только правда!
Когда Оксана вышла из кабинета, Гордей Каллистратович сел за письменный стол. Разговор с дочерью — одно дело; разговор с ее женихом, который к тому же является по официальной линии его подшефным, — это уже другой вопрос. А поэтому, сделав вид, что он занят делом, Гордей Каллистратович принялся листать рукопись.
Когда в кабинет вошел Яновский, тихо поздоровавшись с порога, то он не сразу оторвал взгляд от машинописных страниц. Яновский был бледен. И когда профессор кивком головы предложил ему сесть, он растерянно и нерешительно опустился в кресло, стоявшее рядом со столом.
— Ну так что, Альберт Валентинович, в каком плане мы начнем наш диалог: в плане — отец возлюбленной и ее поклонник или в другом плане — научный руководитель и его аспирант, запурхавшийся в своей диссертации без берегов? Выбирайте — я к вашим услугам!
Яновский, приставив согнутую ладонь ко рту, откашлялся.
— Гордей Каллистратович, вы как-то очень… категорично… Сложная альтернатива…
— Усложнили вы ее, молодой человек! — резко оборвал Яновского профессор. — По строгим законам Кавказа ваше поведение расценивалось бы как оскорбление рода, осквернение очага и нарушение древних обычаев. Но, к вашему счастью, я человек русский и буду с вами речь вести по кодексу нравственности коммуниста. — Гордей Каллистратович встал, прошелся вдоль стола. — Скажите, что вам нужно от моей дочери, которая уже была замужем и которая является единственной и любимой дочерью вашего научного руководителя?