Общество риска. На пути к другому модерну
Шрифт:
Так противоречия между освобождением и обратной зависимостью от давнего ролевого распределения буквально рвут женщин на части, заставляя их метаться то туда, то сюда. Это отражается и в их сознании и поведении. Они бегут от домашней работы в профессиональную деятельность и, наоборот, пытаются посредством противоречивых решений на разных этапах своей биографии «каким-то образом» соединить несоединимые условия своей жизни. Противоречия окружающего мира усиливают их собственные противоречия: на бракоразводном процессе они вынуждены отвечать на вопрос, как это они пренебрегли своим профессиональным обеспечением. В семейной политике они вынуждены отвечать на вопрос, почему они не исполняют своих материнских обязанностей. Мужу они отравляют своими профессиональными амбициями и без того нелегкую профессиональную жизнь. Бракоразводное право и бракоразводная реальность, отсутствие социального обеспечения, закрытые двери рынка труда и львиная доля домашней работы — вот лишь некоторые из противоречий, которые процесс индивидуализации принес в жизненные обстоятельства женщин.
Ситуация мужчин совершенно иная. Если женщины также и по причинам экономического обеспечения существования вынуждены расшатывать давнее свое ролевое предназначение к «жизни ради других» и искать новой
Мужчины если и выступают против заданности своей половой роли, то по другим причинам. В профессиональной фиксации мужской роли тоже есть противоречия: скажем, полная отдача в профессии ради чего-то, чем потом невозможно заняться ввиду отсутствия свободного времени, а то и потребностей и способностей; вкалывание до седьмого пота неизвестно ради чего; трата времени и сил на профессиональные и производственные задачи, с которыми невозможно, но необходимо себя идентифицировать; вытекающая отсюда «безучастность», которая наделе никогда таковой не является, и т. д. Как бы там ни было, существенные импульсы к высвобождению из мужской роли, пожалуй, не имманентны, а наводятся извне (через изменения у женщин), причем в двояком смысле. С одной стороны, благодаря большему участию женщин в наемном труде мужчины сбрасывают иго роли единственного кормильца. Таким образом слабеет принуждение обстоятельств, заставляющее их ради жены и детей с необходимостью подчинять себя на работе чужой воле и чужим целям. В итоге становится возможна иная заинтересованность в профессии и в семье. С другой стороны, «семейная гармония» становится ненадежной. Определяемая женщиной сторона мужского существования выходит из равновесия. Одновременно мужчины начинают догадываться о своей несамостоятельности в повседневной жизни и о своей эмоциональной зависимости. В том и другом заложены важные импульсы, толкающие к расшатыванию идентификации с заданностями мужской роли и опробованию новых форм жизни.
Более остро противоречия между мужчинами и женщинами проступают в конфликтах. Центральное место здесь занимают два «катализатора»: дети и экономическое обеспечение; в обоих случаях они могут присутствовать в браке латентно, однако же при разводе тотчас выходят на поверхность. Примечательно, что при переходе от традиционной модели к модели «двух зарабатывающих» изменяется распределение нагрузок и шансов. В случае брачного обеспечения женщины она — говоря схематически — после развода остается с детьми и без дохода, мужчина же — с доходом и без детей. Во втором случае на первый взгляд мало что меняется. Женщина располагает доходом и имеет детей (по действующему праву). Но здесь в одном важном аспекте присутствует неравноправие. По мере того как упраздняется экономическое неравенство между мужчинами и женщинами — в силу ли профессиональной деятельности женщины, в силу ли положений касательно обеспечения в бракоразводном праве, — отчетливо проступает (частью естественное, частью юридическое) ущемление отца. Женщина, существо, становящееся незнакомым, биологически и юридически владеет ребенком благодаря своему чреву, которое, как известно, принадлежит ей. Отношения собственности между яйцом и семенем экстериоризируются. Отец в ребенке всегда остается зависим от матери и ее произвола. Это касается, и в первую очередь, также всех вопросов прерывания беременности. Дистанцирование ролей женщин и мужчин прогрессирует, и маятник грозит качнуться в другую сторону. Мужчины, освобождающиеся от «рока» профессии и поворачивающиеся лицом к детям, обнаруживают пустое гнездо. Тот факт, что (особенно в США) участились случаи, когда отцы похищают детей, отнятых у них после развода, говорит сам за себя.
Но индивидуализация, разделяющая ролевые позиции мужчин и женщин, вновь толкает их и к совместной жизни. С ослаблением традиций растет привлекательность супружеской общности. Все утраченное внезапно ищут в другом. Сперва ушел Бог (или мы его выпихнули). Слово «вера», некогда означавшее «познание», ныне имеет довольно жалкий оттенок. Исчез Бог — люди перестали ходить к священнику, а значит, растет груз вины, которую уже не с кем разделить и которая при размывании грани между «правильно» и «неправильно» все равно не становится меньше, а только неопределеннее и неопределимое. Классы, которые хотя бы умели истолковать накапливавшееся в них страдание, перекочевали из жизни в речи и цифры. Давние соседства, возникавшие в обмене и в воспоминаниях, исчезли в условиях мобильности. Знакомства еще существуют, но сосредоточиваются они вокруг собственного центра. Можно вступать и в разные общества и союзы. Палитра контактов скорее расширяется, растет, становится многообразнее. Но многочисленность делает их менее прочными, более поверхностными. Выказывая сугубо схематический интерес друг к другу, люди тем самым изначально отвергают претензию на нечто большее. Ласка тоже зачастую мимолетна, что-то вроде рукопожатия. Все это способно поддерживать динамизм и открывать «возможности», но тем не менее многочисленность связей не может заменить тождествообразующую
В идеализациях современного идеала любви опять-таки отражается путь модерна. Чрезмерное идеализирование — оборотная сторона утрат, какие приносит модерн. Если не Бог, не священник, не класс, не сосед, так хотя бы ты. А «размеры» этого ты — всего лишь инверсия пустоты, царящей вокруг.
Это означает также, что брак и семья держатся не столько на материальном фундаменте и на любви, сколько на страхе перед одиночеством. Именно одиночество, которое грозит и внушает страх за их пределами, при всех кризисах и конфликтах, наверное, и составляет самый надежный фундамент брака.
Во всем этом заключена прежде всего принципиальная релятивизация разногласий вокруг семьи. Гражданскую малую семью, через форму которой в высокоиндустриализованных демократиях Запада нормирована совместная жизнь полов, то провозглашали священной, то предавали анафеме, то полагали, что кризисы семьи следуют один за другим, то объявляли, что она восстает из пут приписываемых ей кризисов. Но все это остается привязано к вердикту домной альтернативы. Обвинять семью во всех тяжких грехах или, наоборот, идеализировать ее — значит впадать в ошибку. Семья — лишь поверхность, на которой зримо проступают исторические конфликты между мужчинами и женщинами. Внутри ли, вне ли семьи — полы неизбежно сталкиваются, а стало быть, сталкиваются и противоречия, накопленные между ними.
Но в каком же смысле тогда можно говорить об освобождении относительно семьи? В динамике индивидуализации в семье вообще начинают меняться формы совместной жизни. Связь семьи и индивидуальной биографии слабеет. «Пожизненная» единая семья, хранящая в себе совокупные родительские биографии мужчин и женщин, становится исключительным случаем, правилом же становится специфическое для каждой жизненной фазы метание между разными семьями «на время» или нефамилиальными формами совместной жизни. На оси времени семейная привязка биографии истончается при переходе от одного жизненного этапа к другому, а тем самым упраздняется. Из-под становящихся заменимыми семейных связей вылущивается вне и внутри семьи самостоятельность отдельной мужской и женской биографии. С привязкой к той или иной фазе каждый(-ая) проживает несколько частичных семейных жизней, а также бессемейных жизненных форм и как раз поэтому все больше живет собственной жизнью. Таким образом, лишь в продольном разрезе биографии — не во всякий данный момент и не в семейной статистике — проявляется индивидуализация семьи, т. е. инверсия приоритета семьи и индивидуальной биографии (внутри и вне семьи). Поэтому эмпирически степень освобождения из семьи находит свое выражение в жизненно-историческом обзоре данных о разводах и повторных браках, о до-, между- и околобрачных формах совместной жизни, которые — взятые по отдельности и соотнесенные с «за» и «против» семьи — остаются противоречивы. Оказавшись перед выбором из двух крайностей — семья или не семья, — все большее число людей теперь «выбирает» третий путь: противоречивую, плюралистическую суммарную биографию на переломе. Этот биографический плюрализм жизненных форм, т. е. смена семей, соединенная и прерываемая другими формами совместной или одинокой жизни, становится (парадоксальной) «нормой» общности и противостояния мужчин и женщин в условиях индивидуализации.
С точки зрения жизни в целом большинство людей, таким образом, вступили в исторически назначенную, болезненную и пугающую фазу опробования форм совместной жизни, причем предугадать конец и результат этого ныне еще невозможно. Но все выстраданные «заблуждения» не способны удержать от новой «попытки».
4. Осознание социальных неравенств: возможности и принуждения выбора
Различия и антагонизмы в положении женщин и мужчин существуют не со вчерашнего дня. И все же вплоть до 60-х годов подавляющее большинство женщин воспринимали их как «вполне естественные». Но вот уже два десятилетия эта ситуация привлекает все большее внимание и имеют место направленные политические усилия, цель которых — добиться равноправия женщин. С первыми же успехами обостряется сознание неравенства. Фактические неравенства, их условия и причины следует, таким образом, отличать от их осознания. Антагонизмы между мужчинами и женщинами имеют две стороны, которые могут варьироваться совершенно независимо друг от друга: объективность положений и их делегитимация и осознание. Тот, кто соотнесет долговременность принятия неравенств с кратковременностью их проблематизации и одновременно заметит, что только устранение неравенств и позволило увидеть их по-настоящему, не станет пренебрегать самостоятельным значением осознания. А теперь пора задаться вопросом об условиях этого осознания.
В ходе модернизации во всех сферах социальной активности множатся решения и связанные с ними принуждения. Слегка преувеличивая, можно сказать: «anything goea» [6] . Кто и когда моет посуду, перепеленывает орущих младенцев, ходит в магазин и пылесосит, становится совершенно неясно, равно как и то, кто и как зарабатывает на булочки, определяет мобильность и почему, собственно говоря, восхитительные ночные прелести постели дозволено вкушать, только соглашаясь на предусмотренные и зарегистрированные загсом будни. Брак можно отнять от сексуальности, а эту последнюю от родительских связей, родительские связи можно умножить на развод и все это поделить на совместную или раздельную жизнь и возвести в степень нескольких местожительств и всегда возможного пересмотра ситуации. Эта, вычислительная операция дает справа от знака равенства довольно солидную, но еще текучую цифру, которая до некоторой степени косвенно отражает многообразие прямых и чрезвычайно усложненных теневых существований, все чаще таящихся ныне; под давними и столь дорогими для всех словечками «брак» и «семья».
6
Творится все что угодно (англ.).