Общество трезвости
Шрифт:
Только после этого я огляделся как следует. Море было такое большое, что больше его, наверное, ничего не было на свете. И везде, куда ни посмотришь, шипела пена, будто там все время стирали белье с мылом. Пароход наш то опускался вниз, то поднимался вверх. А за нами летели и летели большие белые птицы и что-то нам кричали вслед.
— Петр, зачем они кричат? — спросил я.
— А есть просят. Это чайки, они всегда за пароходами гоняются. На вот чурек, покорми их.
Я разломил лепешку на маленькие кусочки и бросил в воду. Чайки обрадовались, спустились к воде и повыхватывали кусочки из самой пены. Потом они опять
По узенькой крутой лесенке мы с Петром спустились вниз и там все осмотрели.
— Вот это кубрик, — сказал Петр, когда мы вошли в комнату с круглым окном над самой водой и койками одна над другой.
На койках лежали смуглые мужчины. Я почему-то думал, что турки и спят сидя, но они спали, как все люди.
Затем мы заглянули в помещение, где топилась огромная печка и крутился железный, будто изломанный, вал. Кто-то, весь черный и огненный, бросал в печку лопатой уголь. От раскаленного угля все помещение было красное, а жаром несло так, что я чуть не задохнулся.
Когда мы выскочили оттуда, я сказал:
— Он на черта похож, правда?
— Нет, — ответил Петр, — на черта похож хозяин парохода, вот тот толстый турок, а это обыкновенный человек, только он еще при жизни в ад попал.
Мы обошли весь пароход, и Петр мне объяснил, где корма, а где нос, что такое камбуз и что такое штур-вал4 зачем на пароходе мачта и зачем якорь. Место, где
ходил толстый турок, называлось мостиком, а настоящий мостик, по которому поднимаются на пароход, называется сходнями или еще трапом. И чулан мой был не чулан, а шкиперская. Вал же с огромными железными руками, которые его крутили, — это машина.
Когда стемнело, Петр уложил меня на палубе, около шкиперской, на брезентовую подстилку, закутал в свой старый пиджак и лег рядом.
И, как на постоялом дворе, когда мы переехали из деревни в город, я увидел, что надо мной висят все те же звезды. Только будто они подросли и стали еще голубей. Значит, от звезд никуда не уйдешь…
Внизу беспрерывно стучала машина. Это там черный турок, попавший за какие-то грехи в ад еще при жизни, бросал и бросал уголь в огненную печку. Мне стало жалко турка.
От турка мои мысли перенеслись к маме. Сердце мое заныло. Петр, будто подслушав, о чем я думаю, сказал:
— А ты спи. Намаялся за день-то. Спи. Лишь бы хозяин меня в Мариуполе не задержал, а из Мариуполя я тебя домой в два счета доставлю.
…Проснулся я от ужасного грохота, будто с неба на пароход кто-то сыпал булыжники. Высыплет целый мешок, подождет, когда грохот утихнет, и опять сыплет.
— Что это, Петр?! — крикнул я в страхе.
Но Петра рядом не было. Я бросился в шкиперскую и залез в свой ящик. Там я немного успокоился и когда вернулся на палубу, то увидел, что пароход не двигается, а стоит у берега, привязанный к чугунным тумбам. На берегу светят закопченные керосиновые фонари. По трапу туда и сюда ходят турки с грязными ящиками на спине. Пройдет турок на пароход, прогрохочет чем-то и опять идет с ящиком на берег.
— Ты здесь? — сказал Петр, появившись откуда-то из темноты. — Ну и дьявол же этот
Я вернулся на свое место и скоро уснул. Утром, когда я увидел Петра, то сразу даже не узнал его: он был весь черный.
— Ничего, это все отмоется, — сказал он и невесело усмехнулся. — Если б все можно было смывать, как угольную пыль…
Пароход шел и шел, и теперь уже не было видно даже клочка земли, везде только вода. Мне опять стало страшно: что, если машина поломается? Тогда мы ни до какой земли не доплывем. Только бы показалась земля, только бы перебраться с парохода на землю, а там мы с Петром и пешком домой дойдем. Хоть год будем идти, а дойдем.
И земля показалась. Сначала это была узенькая полоска. Потом она стала шириться и расти вверх. Против этой полоски показалась другая. А машина внизу все стучала и стучала, пароход все шел и шел. Теперь с одной стороны земля была низкая и плоская, а с другой обрывистая. Море стало похоже не на море, а на реку, только очень широкую. Но Петр объяснил, что это не река, а Керченский пролив.
— По левую сторону, — сказал он, — Кавказ, а по правую—Крым. Позади нас—море Азовское, а впереди— море Черное. Вот, брат, куда мы с тобой заехали. Но ты не бойся: скоро покажется город Керчь. Мы там выйдем и начнем думать, как нам дальше жить на свете.
В Керчи жить на свете стало еще труднее: Петр таскал с берега на пароход такие тяжелые трубы из железа, что по лицу его все время катился горошинами пот, а мне до боли в животе хотелось есть.
Я первый раз видел гору. На этой горе были и улицы, и бульвары. С парохода даже видно было, как по улице лошадь везет бочку, а по бульвару гуляют барышни в белых платьях и соломенных шляпах.
Я смотрел и смотрел на город, а сам все время думал: отдаст толстый турок Петру паспорт или не отдаст. От Петра я уже знал, что пароходы выгружают и нагружают люди, которые живут на берегу и называются грузчиками. А толстый турок, чтоб не платить им за работу, заставляет грузить и разгружать пароход своих же матросов. Петра он держит потому, что Петр у него работает сразу за двух матросов и двух грузчиков.
Наконец все трубы погрузили. Я видел, как Петр пошел к толстому на мостик. Петр говорил по-своему, а толстый по-своему. И каждый размахивал руками. Они кричали все громче и громче и все сильней махали руками, а в это время турки втягивали трап на пароход.
Петр плюнул и пошел с мостика. Я не понимал, почему он не делает, как обещал раньше, и сказал:
— Петр, переверни тут все вверх ногами.
Он ответил:
— Я бы перевернул вверх ногами даже самого капитана, да мне не интересно навлекать на себя полицию.
Мы поплыли дальше. Скоро вода стала темная, как чернила. Но это если смотреть прямо вниз, а если смотреть вдаль, то море было голубое. И на этом голубом море будто кто-то зажигал тысячу тысяч свечек. Когда одни свечи гасли, то другие в это время зажигались, А когда туча закрывала солнце, то свечечки гасли все до одной.
Раньше за нами гнались только птицы, а теперь погнались и рыбы. Они были длинные, круглые и почти совсем черные. Чайки — те просили есть, а рыбы просто баловались. Они обгоняли пароход, ныряли и кувыркались.