Общество знания: История модернизации на Западе и в СССР
Шрифт:
В 1947 г., в ходе «борьбы с низкопоклонством» с докладом выступил президент АН СССР С. И. Вавилов. Помимо соответствующих моменту политкорректных суждений он высказал ряд важных и горьких мыслей, важных и для нашей нынешней темы. Он вкратце отметил, что низкопоклонство перед заграничной наукой с ранних пор затрудняло развитие русской науки и отняло много сил у ее великих представителей, но основное внимание посвятил актуальному моменту.
В частности, Вавилов сказал: «У нас еще не изжит отвратительный обычай признавать научную работу в полной мере только после ее апробации за границей. По этому поводу можно было бы привести бесконечную череду различных случаев. Я ограничусь очень немногими. Замечательные исследования по нелинейным колебаниям академиков
Явление, о котором говорил Вавилов, не то что было «еще не изжито», а именно нарастало, хотя и принимало более «цивилизованные» формы. Это было признаком зарождения глубокого культурного кризиса, который в структурах «общества знания» проявился раньше, чем в других сферах деятельности и достиг своей зрелости в конце 80-х годов XX века. Сейчас российское «общество знания», видимо переживает кульминационный момент этого кризиса, вплоть до тенденции к отказу от той цивилизационной матрицы, на которой оно складывалось в XVIII–XIX веках и достигло расцвета в XX веке.
Очень важным элементом советского «общества знания» были экспедиции. К началу XX века Россия оставалась огромной страной, недостаточно изученной в географическом, геологическом и этнографическом плане. Идея большой комплексной программы по изучению России вынашивалась в Академии наук и была одним из мотивов для создания КЕПС. Разработка и реализация этой программы началась в первые же месяцы после установления Советской власти. Особенностью этой стратегической программы было то, что назначение экспедиций далеко выходило за рамки получения конкретного знания о какой-то территории. Система экспедиций должна была на довольно значительное время накрыть всю территорию СССР мобильной сетью ячеек научной системы, обеспечить присутствие науки во всех узловых точках страны, обладающей огромным разнообразием природных, хозяйственных и этнических условий.
До 1917 г. почти все научные учреждения России, и 3/4 научных работников находились в Москве и Петрограде. Быстро изменить это положение не было возможности. Следовательно, ученые должны были двинуться в экспедиционном порядке на Урал, в Сибирь и Дальний Восток, в Среднюю Азию и Закавказье, постепенно превращая экспедиции в стационарные научные базы, затем в филиалы центральных научных учреждений, затем в самостоятельные местные научные институты и центры.
В условиях быстрого преобразования в стране хозяйственных укладов, культуры и образования, государственной системы и права, типа межнационального общежития каждая экспедиция, прибывающая из Центра, становилась и важнейшим источником информации и даже в некотором смысле носителем образа будущего. Роль экспедиций в социодинамике знания в первые десятилетия советского периода была исключительно велика. В свою очередь участники экспедиций получали во время работы не только сведения, предписанные профессиональными заданиями, но и важное эмпирическое знание о разных сторонах местной общественной жизни. Возвращаясь в столицы и участвуя в работе обычно нескольких комиссий, научные работники становились важным источником знания для государственного управления.
В 1924 г. Академия наук организовала 46
Здесь надо сказать, что работа всех звеньев «общества знания» в послереволюционный период в стране, нуждающейся в передышке и в то же время в форсированной модернизации, была сопряжена с чрезвычайными трудностями и даже опасностями. Гражданская война нанесла народу тяжелую культурную травму и создала множество расколов. Они посеяли недоверие и усугубили и без того острейший дефицит образованных кадров, государственный аппарат был в стадии становления и не мог контролировать многих стихийных процессов. В то же время революция означала глубокую демократизацию масс, активизировала их и демонтировала множество авторитетов.
Это необходимое для развития «общества знания» состояние общества имело и обратную сторону. Гёте сказал: «Нет ничего страшнее деятельного невежества». Но во всех революциях невежество также освобождается от оков (прежде всего, от «оков просвещенья»). М. М. Пришвин, работая в деревне записал в дневнике 2 июля 1918 г. (вероятно, неточно повторив фразу Гёте): «Есть у меня состояние подавленности оттого, что невежество народных масс стало действенным».
В этих условиях работа «в поле» была сопряжена для специалистов с разнообразными коллизиями социально-психологического порядка, которые к тому же нередко осложнялись «деятельным невежеством» партийных или административных работников. В целом советское «общество знания» с честью преодолело эти трудности, ученые, специалисты и члены экспедиций заслужили уважение, авторитет, а часто и глубокую признательность среди местного населения. Однако нередки были и драматические столкновения.
Очень поучительна книга воспоминаний адвоката Б. Г. Меньшагина из Смоленска — о том, как происходили в 1937 г. процессы против «врагов народа» в их области. Он просто рассказывает, без прикрас, случаи из своей практики, когда его назначали адвокатом на такие процессы. Вот, обвиняются во вредительстве 8 человек — руководители областного управления животноводства, ветеринары, секретарь райкома ВКП(б). Трое признали себя виновными, другие нет. Один из них, научный сотрудник московского ВНИИ экспериментальной ветеринарии, был командирован в Смоленскую область на диагностику бруцеллеза. У недавно заболевших животных нет никаких внешних симптомов, диагноз ставится на основании иммунной реакции — при инъекции антисыворотки образуется нарыв, как при прививке оспы.
И вот, этого сотрудника, а за ним и остальных, обвинили в заражении скота. Свидетелями на суде были доярки — на их глазах «вредители» губили лучших коров — сами же их заражали, а потом отправляли на живодерню. Одна доярка говорила на суде: «Такая хорошая коровка! Он как кольнет ее, она на другой день и заболела! Нарыв большой». Другие доярки давали показания в том же роде: «Такая хорошая коровка, так жалко ее. Как кольнул ее, так и погубил. Коровку задрали».
Во всех колхозах и совхозах района прошли общие собрания, суду был представлен целый том их постановлений. Все они звучали примерно одинаково: «Просить пролетарский суд уничтожить гадов!» Всех восьмерых суд приговорил к расстрелу. При этом крестьяне были искренни, а судьи и прокурор боялись пойти наперекор ясно выраженной «воле народа», которая приобрела «стала деятельной». В данном случае жены осужденных собрали деньги и послали адвоката в Москву, где он попал на прием к помощнику Вышинского. Тот сразу разобрался в деле и оформил помилование, но так получалось далеко не всегда.