Обсидиановый нож (сборник произведений)
Шрифт:
…Отодвигая от себя монитор, он не рассчитал движения — плоская тяжелая коробка полетела в экраны, дернула кабель и рванулась обратно. Невесомость… кто-то перехватил монитор. Кто-то — кажется, Сперантов — подсунул Хайдарову термос с горячим кофе. Николай заставил себя сделать три глотка. Его здорово трясло, не столько от усталости, сколько от сострадания. Бедняга Тиль. Тяжела расплата за тайную ненависть… Конечно, серпанин. Это — сейчас. Но как быть с тобою дальше? Да, надо же устроить консилиум с Жерменом…
Корабельный куратор сидел рядом. Он еще смотрел кривые. Многоцветное
Марсель Жермен, вы предатель. Пусть я фанатик, но куратор не имеет права становиться куратором наполовину. Пусть я миллион раз пристрастен. Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю, что у вас не хватило доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело.
…Он слышал голос командира: «Инженерный отсек, результаты?» И ответ Сперантова: «Не можем порадовать, командир. Все в статистических пределах фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров… То же и с излучением… Скорее — интуитивно, нежели имманентно. М-да. Но я склонен согласиться с пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть».
«А, разговаривают, — подумал Хайдаров. — Я пока и отдохну…»
Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. Извне доносился вежливый голос Сперантова: «Если мы попросим пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну ве-че? Возможно, получим связь… Собственно, это мысль коллеги Такэда…»
«Тиль, разрешаю, — отвечал Уйм. — Заземли ве-че антенну и сними разъем кабеля».
Затем — голос Юнссона: «Перемычки, перемычки-то где? Киоси, в каком ящике перемычки, клянусь брам-стеньгой? А, нашел… Ставлю под болт антенны, готово… Заземляю…»
Славно, что его заняли делом, подумал Хайдаров.
Наверху неистово затрещал динамик, что-то закричал Такэда, и треск перебрался в динамик штурманского отсека. Тихий голос Юнссона заговорил: «Корабль, не слышу вас, не слышу вас. Даю настройку: раз, два, три, четыре… Киоси, слышу тебя хорошо… Но с треском».
«Так, пора за работу», — Хайдаров открыл глаза.
Уйм сказал:
— Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?
— Трос вместе с корпусом «Мадагаскара», — отвечал Такэда.
— Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?
— Сейчас будет, — сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. — Видишь?
Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир-штрих-пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть.
— Вижу, — сказал Хайдаров. — Твое мнение?.
— Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю.
— Мое мнение, — сказал Хайдаров, — серпанин, ноль пять, перорально.
— Тогда он уснет. Или впадет в апатию, — угрюмо возразил
Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал — знает кошка, чье мясо съела. И нажал:
— Пора бы знать, что психика — вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано…
Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:
— Э, делай как знаешь. Я умываю руки, — и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета — не я… Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона:
— Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?
— Сто десять — сто двадцать сантиметров по моей оценке.
— Граница четкая?
— Очень четкая.
— Не размыта?
— Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.
— А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?
— Оценить не могу. Малая. На глаз — ее нет.
— Нет дистанции?
— Нет дистанции.
— Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?
— К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, — отвечал Юнссон, сохранивший — для внешнего наблюдателя — профессиональное терпение и чувство юмора.
«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон», — подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…» Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал ее и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?
…У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе на всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем — чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос — метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое. Десять метров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту… Точно Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!», потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел.
— Есть. Затормозил, — бесстрастно сказал пилот. — Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.
— Гравиметр? — спросил Уйм.
— Какой здесь гравиметр… В нулях он, в нулях, старина Грант…
— Вопросы к пилоту? — таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. — Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.
— На лебедке готовы, — сказал Албакай.
— Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.