Обстоятельства гибели
Шрифт:
— Возьми с клавиш мазки на ДНК, потом упакуй и отправь в лабораторию. Мазки передай следующим же рейсом. Их нужно проанализировать в первую очередь, и они скажут, кто написал то самое письмо.
— Думаю, мы оба уже знаем.
— Машинку проверить на совпадение с письмом по курсиву. Потом сравним эту клейкую ленту с тем, что у нас есть, — по линии обрыва. С нее тоже взять мазок на ДНК, снять, если есть, отпечатки. Не удивлюсь, если все укажет на Донахью.
— Почему?
— Потому что подставляют их сына.
— Вот уж не думал, что Джек такой сообразительный.
— Я
— Ладно. Раз уж ты так хочешь.
— Это нужно сделать незамедлительно. Где Джек, нам известно. А вот вовлечен ли во все это кто-то еще? Например, Донахью? Нельзя терять ни минуты.
— Ладно, док. Как скажешь, — говорит Марино, и я без труда читаю его мысли.
Это дом Джека Филдинга. Его Коттедж смерти, его Маленький магазинчик ужасов. Чего еще суетиться? Но высказывать мысли вслух Марино не спешит. Он предполагает, что я просто не желаю принять очевидное. Льщу себя безумной надеждой, что Филдинг никого не убивал, что его собственностью кто-то воспользовался, а сам Джек — лишь жертва, а не монстр, как все теперь считают.
— Мы не знаем, бывала ли здесь его семья, — терпеливо и сдержанно, но сухо напоминаю я Марино. — Жена, две девочки. Мы не знаем, кто здесь бывал и кто что трогал.
— Вряд ли они приезжали из Чикаго, чтобы побывать на этой свалке.
— Когда они уехали из Конкорда? — Семья Джека жила там, вместе с ним, в арендованном доме, найти который помогла ему я.
— Прошлой осенью. Все сходится. — У Марино завелось еще одно предположение. — Футболист и все, что случилось после того, как семья вернулась в Чикаго, а он перебрался сюда, купил этот домик и жил тут, как бродяга. Мог бы, по крайней мере, написать тебе, признаться, что жизнь в личном плане не удалась, а семья сбежала в Чикаго.
— Он ничего мне не сказал. И очень жаль.
— Да. Только не говори, что это я должен был сделать. — Марино упаковывает катушку с клейкой лентой. — В чужие дела не лезу. И начинать карьеру с того, чтобы закладывать коллег, — это не мое. Идея пригласить Филдинга принадлежит тебе, хоть ты и должна была понимать, что он, как всегда, облажается.
— Хочешь сказать, что этого следовало ожидать? — Я смотрю в налитые кровью глаза Марино.
— Надень каску, прежде чем спускаться. Дерьма там хватает, с потолка всякая гадость свисает… как гирлянды рождественские. Я пройдусь до фургона. Знаю, тебе минутка-другая не помешает.
Я подтягиваю ремешок каски, понимая, что Марино не хочет спускаться со мной в подвал не из-за того, что мне потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя и побыть одной, без него. Особенной чувствительностью Марино не отличается. Просто он убедил себя, что так надо. Но я, слыша, как он обмывает сапоги в ванне с водой и медленно уходит, представляю совсем другую картину. Дело не в тех малоприятных телесных жидкостях, что оттаяли и растеклись
Марино не видел, как Филдинг это делает, и теперь перед ним возникла проблема. Как я объяснила Бентону, пока мы ехали сюда, а потом рассказала по телефону и Марино, изъятие семенной жидкости мало чем отличается от обычной вазэктомии, за исключением того, что с мертвым эту процедуру провести легче, чем с живым, быстрее и проще. Причины очевидны — не требуется местная анестезия, не приходится думать о том, как чувствует себя пациент, не испытывает ли он каких-то неудобств.
Все, что требовалось от Филдинга, — это сделать небольшую пункцию на мошонке и ввести иглу в семяпроводящий проток, чтобы откачать сперму. Минутное дело. Скорее всего, он забирал семя не во время вскрытия, а еще раньше, в холодильнике, когда рядом никого не было. Потому, наверное, он и кровотечение у человека из Нортон’c-Вудс заметил раньше других. В понедельник явился пораньше на работу, прошел в холодильник, пока там было пусто, и вот тогда-то заметил на поддоне, под мешком, кровь. Вышел, поднялся к себе и вызвал Олли и Анну.
Если кто-то и должен был что-то заметить за те шесть месяцев, что я была в Довере, то только Анна. Об этом я Марино и сказала. Может, она и не замечала, а может, догадывалась, но молчала. Теперь мы знаем, судя по тому, что обнаружилось в морозильнике в подвале и что вылилось на пол, что Филдинг отобрал сперму по меньшей мере у сотни пациентов, и это принесло бы ему сотню тысяч долларов — в зависимости от назначаемой цены. Возможно, масштаб был больше, и богатым семьям цена выставлялась более высокая. Жидкое золото — так называют копы сперму. А Филдинг торговал ею на созданном им самим черном рынке. Я постоянно думаю, почему он выбрал Илая, и не нахожу ответа на этот вопрос. Возможно, мы никогда этого не узнаем.
Так или иначе, но, когда вчера утром Филдинг вошел в холодильник, там находилось лишь одно пригодное для экстракции спермы свежее мужское тело. Тело Илая Гольдмана. Другой мужчина был постарше, и покупателей на его семенную жидкость наверняка бы не нашлось. Третьей была женщина. Если Филдинг и впрямь, пойдя на немалый риск, убил Илая Гольдмана инжекторным ножом, значит, потенциальный покупатель у него уже был. Но кто? Ведь, продавая сперму Илая, Филдинг практически сознавался в убийстве.
Меня не отпускает мысль, что Джек не знал, кто тот мужчина в Нортон’c-Вудс, о смерти которого его известили в воскресенье. Он не поехал на место преступления, не проявил ни малейшего интереса и, возможно, не имел на то никаких причин. Он ни о чем не подозревал, пока не вошел в холодильник, где и узнал Илая Гольдмана, с которым уже пересекался раньше. Возможно, в связи с наркотиками или по поводу пистолета. Может быть, Филдинг подарил или продал Илаю «глок». Кто-то же это сделал. Наркотики, пистолет, возможно, что-то еще. Вот бы заглянуть в мысли Филдинга, когда он вошел в холодильник вчера, в начале восьмого утра. Тогда бы я знала. Тогда бы я знала все.