Обвинение предъявлено
Шрифт:
— Знаете, как некоторые несознательные граждане рассуждают: «Потом в суд да в милицию затаскают».
Следователя интересовала скорость, с какой двигался МАЗ.
— Порядка тридцати километров.
— Откуда перебегал мальчик?
— Точно не заметил. Могу только сказать: впереди моего автобуса он не перебегал.
Оставшись наедине с документами, в тишине кабинета следователь и так и эдак раскладывал доказательства. Где «за», где «против». Однако чаша весов скорее всего склонялась не в пользу Сорокина. Слишком много улик было как раз против него.
Кто-то из юристов верно сказал, что работа следователя — это борьба со своими сомнениями. Нельзя сказать, чтобы Шутилов не вел такой борьбы.
Лейтенант милиции снова и снова перечитывал показания инспектора ГАИ Чуркина. Оказывается, тот на своем мотоцикле следовал за машиной Сорокина. Правда, Чуркин точно не зарегистрировал скорость движения МАЗа. Это, кстати, довольно странно. Обычно работники ГАИ почти механически следят за скоростью машин даже в большом потоке. А тут Чуркин ехал прямо за самосвалом. Перед ним был спидометр. Но он уверяет, что водитель держал скорость тридцать — тридцать пять километров. Вместо положенных двадцати. Тогда почему же инспектор не остановил его?
Следователь не раз склонялся над детальной схемой места дорожного происшествия, внимательно рассматривал фотографии, сравнивал, размышлял. Наезд совершен в районе школ тридцать пятой и тринадцатой, в зоне действия знака «Дети». «Стало быть, — резонно рассуждал Шутилов, — Сорокин не снизил скорость движения до предела, обеспечивающего полную безопасность движения. А раз так — вина его бесспорна. Знак — закон для водителя, и он его нарушил в тот раз».
Следователь снова вызвал Сорокина на допрос. Как он изменился за эти дни! Осунулся, постарел, глаза глубоко впали, резче проступали скулы.
Сегодня Шутилов объявил постановление о привлечении Сорокина И. К. в качестве обвиняемого по статье 211 часть 2 Уголовного кодекса РСФСР. Под постановлением дрожащей рукой Сорокин вывел подпись.
— Виноват я, гражданин следователь, виноват, — говорит Сорокин, тяжело дыша. Здесь, в кабинете следователя, он чувствовал себя словно рыба, выброшенная на берег. Судорожным движением расстегнул он куртку, рукой вытер взмокший лоб.
— Вы нарушили параграф четвертый Правил движения, — говорит следователь. — Вы оказались в то время невнимательным к окружающей обстановке.
— Да, да, — только и отвечает Сорокин.
— Вы не выполнили предписания дорожных знаков.
— Да, да...
— Не выбрали скорость движения с учетом конкретных условий, не обратили внимания на дорожный знак «Дети».
— Да, да...
— Следовательно, вы нарушили параграфы второй, тридцать второй, тридцать третий, сто пятьдесят четвертый и первый тех же правил.
Что сказать Сорокину в свое оправдание? Ровным счетом нечего. Он молчит. Доводы следователя кажутся ему убедительными. Да и как быть иначе? Ведь это он, именно он сбил мальчика...
Шутилов решил вынести это дело на обсуждение коллектива автоколонны. В целях профилактики преступлений юристы практикуют такие меры. Встречи в кабинете следователя
Собрание состоялось в просторном красном уголке автоколонны. И хотя это был еще не суд, Сорокин сидел один в первом ряду, у самой сцены. Один. А на него устремлены взгляды всех его товарищей. Они ждут, что он скажет, как объяснит, каким образом он, опытный водитель, мог совершить такую непоправимую, тяжелую ошибку.
Следователь обстоятельно доложил дело.
— Пусть сам расскажет, как задавил ребенка, — послышался чей-то голос из зала.
Сорокин тяжело поднялся, медленно повернулся к залу. Но поднять головы так и не посмел. Что мог сказать он этим людям, которые хорошо знают, во что иной раз обходится ошибка водителя?
Он, не глядя в зал, мог бы назвать тех, у кого из сидящих здесь растут такие же мальчишки. А у иных уже и внуки. Что мог он им сказать?
— Виноват я перед вами...
В зале повисло долгое, тягостное молчание. Первым взял слово водитель Масляев:
— Поступку Сорокина, вернее, преступлению нет и не может быть ни оправдания, ни снисхождения. Я предлагаю послать в суд нашего представителя — общественного обвинителя.
Потом выступать начали один за другим: технорук Мальцев, старший механик Дадонов, водители Старцев, Бирюков, начальник автоколонны Прохоров. И все говорили одно: виноват, пусть суд накажет по всей строгости.
Конечно, ничего другого Сорокин и не рассчитывал услышать. И все-таки было очень больно — ведь говорили не враги, не посторонние люди, его товарищи, друзья.
— Я внимательно выслушал следователя, — сказал водитель Бусенко, — подумал вот о чем: на месте происшествия тормозного пути вообще не было. При таком положении наезд неизбежен. Даже если бы Сорокин ехал со скоростью пять-десять километров в час. Почему? Потому что мальчик совершенно неожиданно для водителя оказался перед самой машиной в опасной зоне. И все-таки Сорокин, а мы все его знаем как очень опытного и трезвого человека, прямого наезда избежал. Наезд произошел уже при повороте, когда были приняты меры, чтобы избежать аварии. А вот почему он не заметил ребенка на обочине дороги, я сказать не могу.
Зал загудел неодобрительно. Какие же это меры, если человека-то нет? Зачем выгораживать? Вообще выступлению Бусенко решили не придавать значения. Но именно на него впоследствии обратила свое внимание Екатерина Семеновна... Приобщив к делу протокол общего собрания, Шутилов представил дело прокурору. А прокурор, как уже было сказано, так и не решился поставить свою подпись, а поручил провести дополнительное расследование.
Тщательно изучила Екатерина Семеновна все обстоятельства. И после долгих размышлений она пришла к выводу, что все же следствие проведено односторонне, явно с обвинительным уклоном. И что все-таки следователя сомнения мучили мало. Прокурор прав. Безусловно, дело нужно доследовать. Доследовать, но как, каким образом? Времени прошло много.