Обвинение в убийстве
Шрифт:
– Он мог просто иметь в виду, что он не собирался ее убивать. Или что он знает, что это противозаконно.
– Может быть. Но потом он начал ссылаться еще на кого-то, сказал: «он», но быстро спохватился и замолчал.
– Так почему Гутьерес и Харрисон не работают над этим?
– Наверное они ничего об этом не знали.
– А сейчас они занимаются этим?
– Надеюсь, что так, это в их интересах.
Дрей вытерла слезы на щеках рукавом водолазки, который натянула на ладонь, как маленькая девочка:
– Значит,
– Что-то вроде того.
– Ты даже не злишься.
– Я злюсь, но злость в данном случае бесполезна.
– А что не бесполезно?
– Я пытаюсь понять.
Он не смотрел на нее, но слышал, как она еще раз приложилась к бутылке.
– Ты должен был выдержать давление, ты должен был расставить приоритеты. Ты должен был знать, что тебе нельзя идти туда, Тимми.
– Не называй меня Тимми.
Тим открыл дверь и вышел. Голос Дрей нагнал его в холодном коридоре:
– Как ты можешь быть таким спокойным? Как будто она просто очередная жертва, кто-то, с кем ты даже не был знаком!
Тим остановился в коридоре и какое-то время стоял спиной к открытой двери, потом повернулся и вошел обратно в комнату. Дрей прижимала ладонь ко рту.
Он провел языком по зубам, ожидая, когда дыхание в груди выровняется. Когда он заговорил, его голос звучал тихо, едва слышно:
– Я понимаю, как ты расстроена, как разбита. Я тоже расстроен. Но не смей, черт возьми, слышишь, не смей так говорить!
Дрэй опустила руку, в ее глазах сквозила боль.
– Прости, – сказала она.
Он кивнул и снова вышел.
В спальне Тим набрал код на дверце сейфа с оружием, открыл ее, потом вынул пистолет серии 226, изготовленный специально для полицейских, свой любимый 357-й «Смит-энд-Вессон», здоровенный «Ругер» и две коробки патронов по пятьдесят штук в каждой – девятимиллиметровых и сорок четвертого калибра.
Он вошел в комнату Джинни и обнаружил Дрей в той же позе. Она даже не пошевелилась.
– Мне так жаль, – повторила она.
Он опустился рядом с ней на пол, положил руки к ней на колени и поцеловал в лоб. Лоб был влажный.
– Ничего. Как там говорят про бревно и соринку?
Ее губы сморщились в улыбке:
– В своем глазу бревна не видит, в чужом и соринку найдет.
– Что-то вроде того.
– Тебе нужно пойти пострелять.
Он кивнул:
– Пойдешь со мной?
– Мне нужно еще немного посидеть здесь, в темноте.
Он придвинулся к ней, чтобы снова поцеловать ее в лоб, но она откинула голову назад и поймала его губы своими. Поцелуй был горячий, сухой, пахнущий водкой. Если бы он только мог забраться в ее поцелуй и остаться в нем навсегда.
В гараже стоял серебряный «БМВ» Тима, конфискованный в соответствии с Государственной программой конфискации имущества, и его верстак. Тим бросил свое добро в багажник, дал задний ход и вывел машину из гаража. Он доехал до окраины города, потом свернул на грязное шоссе и проехал по нему еще несколько сотен метров.
Тим припарковал машину на ровном участке грязи и оставил фары включенными, направив их свет вниз – туда, где между двух столбов был протянут кабель. Он вынул связку мишеней – это были разноцветные картонные освежители воздуха, которые вешают в машине, – и закрепил
Тиму было удобнее целиться левым глазом, хотя он был правшой и носил кобуру на правом бедре. Заплечная кобура в их работе не поощрялась, так как перекрещенный ремень представлял опасность на огневой линии. Тим предпочитал кобуру на бедре: на то, чтобы вытащить кобуру из-под мышки, уходило слишком много времени. Про такую кобуру не зря говорили, что она после себя оставляет вдов. Он начал с пулемета, пристреливаясь на расстоянии в несколько метров, чтобы разогреться. Потом начал отходить все дальше и дальше.
Тим стрелял с поразительной точностью. Стрельбе он научился на специальных тренировках, отточил мастерство в центре подготовки полицейских. Курс включал в себя стрельбу по неожиданно возникающим мишеням, которые нужно было простреливать боевыми патронами сквозь сумятицу мелькающих огней, орущей музыки и диких криков. Обстановка была столь ирреальной, что взрослые мужчины выходили оттуда в слезах.
В морозном воздухе февраля изо рта шел пар, а Тим все стрелял и стрелял. Когда закончились девятимиллиметровые пули, он перешел к 357-му «Смит-энд-Вессону».
Он стоял, наклонившись вперед, расставив ноги на ширину плеч и выставив вперед левую. Пейзаж соответствовал его настроению – бесплодная полоса камней и грязи. Два расплывчатых конуса света от фар пробивались сквозь ночь – крошечные огоньки света в бескрайней темной вселенной. Лишь картонные мишени отражали свет – белые прямоугольники, раскачивающиеся, как фрукты на дереве.
Тим резко опустил правую руку и схватил револьвер. Как только дуло освободилось от кожаной кобуры, он резко выбросил руку вперед, а его левая рука уже была на подходе, в ту же секунду сцепившись с правой в месте ее соприкосновения с прикладом. Он выровнял прицел, и курок лег точно посередине кончика указательного пальца правой руки так, чтобы мог легко перемещаться вверх-вниз, вправо-влево. Тим быстро и ровно надавил на самовзводный курок, револьвер кашлянул, и на лицевой стороне одного из квадратиков освежителя воздуха появилась дыра. Он быстро выстрелил еще пять раз подряд, почти мгновенно выравнивая прицел после каждого выстрела. Дуло револьвера все еще дымилось, когда он большим пальцем подвинул рычаг, освобождая хорошо смазанный барабан, левой рукой нащупал в закрепленной на поясе сумке обойму, а правой отвел револьвер назад, при этом стреляные гильзы градом посыпались в грязь. Плавным движением Тим наклонил револьвер вниз. Шесть новых пуль аккуратно скользнули на место. Он сделал еще шесть заходов, изрешетив освежители воздуха так, что они стали похожи на швейцарский сыр.
Ни о чем не думая, он вновь и вновь повторял доведенную до автоматизма процедуру, рассеивая свой гнев, выплескивая его наружу с каждым точным попаданием. Ярость медленно оставляла его, как стекающая из раковины вода; когда она наконец ушла, он попытался так же выплеснуть оставшееся горе, но понял, что не может. Он перешел от стрельбы с места к отработке стрельбы с поворотом в сторону и стрелял до тех пор, пока у него не заболели запястья и не начали гореть ладони, а потом зарядил «Ругер» длинными тонкими патронами сорок четвертого калибра и стрелял, пока его большой палец не начал кровить.