Обычная женщина, обычный мужчина (сборник)
Шрифт:
Теперь он спрашивал мать:
– Ну когда же вы соберетесь?
И смущенно добавлял, что успел соскучиться «по всем нашим».
Мать отвечала: «Да, да, конечно», но он видел, что с годами им это становилось все труднее и труднее. Оба работали – и мать, и отец, – оба уставали.
Теперь он вызвался закупать продукты – и мать протягивала ему объемный список. Он привозил продукты и молодую жену на подмогу. И опять все парилось, жарилось и пеклось в четверг и в пятницу, а в субботу они с отцом вытаскивали с балкона раздвижной стол, а его жена ставила на скатерть парадные столовые приборы.
– По-моему, мало еды!
Отец подходил к столу, внимательно оглядывал его и задавал один и тот же вопрос:
– Ты думаешь?
И мать медленно и трагично кивала головой.
– Вы сумасшедшие! – кричал он, хватаясь за голову, а его жена смеялась и успокаивала мать.
И снова раздавался звонок в дверь, все хором кричали:
– Открыто!
И отец раздавал в прихожей тапки и развешивал в стенном шкафу пальто и куртки. Мать торопливо докрашивала глаза в ванной, а он на правах хозяина рассаживал гостей по местам.
Снова все с аппетитом ели и нахваливали угощения, и снова все поднимали тосты за мать и за их прекрасный и гостеприимный дом. А он сидел и глупо и счастливо улыбался, потому что имел к этому дому самое непосредственное отношение и очень гордился этим обстоятельством.
Конечно, как всегда, Лялька опаздывала, и, как всегда, Быстрый приходил в умопомрачительном костюме и с очередной умопомрачительной блондинкой, и, как всегда, всем было на нее наплевать. Снова все сплетничали – так, понемножку, – и хвастались фотографиями детей и внуков, и курили на кухне. Как всегда, отец резал тонкими ломтями баранину и спорил с Быстрым, кому достанется самое вкусное – косточка от бараньей ноги. Все вспоминали, кому она досталась в последний раз, и путались в показаниях. Выигрывал всегда Быстрый. Мать говорила, что он наглец, и тот радостно с этим соглашался.
И, конечно, отец брал гитару. Минут десять настраивал ее, а потом поднимал голову и внимательно смотрел на мать. Она вся подтягивалась и собиралась, и у нее взлетали вверх брови и светлели глаза – и она начинала петь. Она пела «Надежды маленький оркестрик», и все грустнели и хмурили брови, вспоминая свои «свинцовые дожди», лупившие по их спинам, но твердо знали, что снисхождение будет едва ли. Они это знали наверняка – потому что все уже знали про эту жизнь. И точно знали, что «снисхождения» не будет. А на последнем куплете их лица светлели, потому что они продолжали упрямо верить, что «вечно в сговоре с людьми надежды маленький оркестрик под управлением любви». Они подпевали, как всегда, нестройно и были прекрасны. И он гордился ими.
Потом брал гитару Быстрый и, как всегда, немного фальшивя, пел, глядя на свою блондинку: «Зачем мы перешли на «ты»? За это нам и перепало на грош любви и простоты, а что-то главное пропало». Но она вряд ли понимала, о чем пел неисправимый романтик и, несмотря ни на что, наивный простак Гоша Быстрый, все еще надеющийся на большую любовь.
Снова чистым и низким голосом подпевала матери одинокая красавица Лялька. После он, сын, немного смущаясь, брал в руки гитару и запевал, глядя на свою молодую жену, – а она
Он пел о любви – потому что он очень любил их всех: и своих родителей, и свою жену, и всех этих немолодых и родных людей, которых знал всю жизнь. Он пел о любви – потому что все песни, в конце концов, о любви. И еще, конечно, о дружбе, верности, надежде и чести. Собственно, обо всем том, чему учили его всю жизнь. И все они, все двенадцать человек – костяк, ядро, все, кто не пропал в житейских бурях, все те, кто по-прежнему вместе, теперь уже, ясное дело, навсегда, такие разные и в чем-то, безусловно, похожие, – дружно и нестройно подпевали ему.
Не родись красивой
Считалось, что Марго крупно повезло, просто вытащила счастливый билет. Пока ее старшие сестры нервно делили перину и две подушки, любовно набитые старенькой бабушкой нежнейшим утиным пухом, младшая, Марго, уже примеряла свадебное платье. Да и партия не из последних, студент последнего курса Академии Внешторга, а это значило – человек с большими перспективами.
Свадьбу играли в квартире Марго, жених был из приезжих. Две старших сестры Марго злобно шипели, утверждая, что жениху нужна исключительно московская прописка. Но это была неправда, жениху очень нравилась невеста.
На краю Москвы, в Гольянове, где еще стояли частные дома, в старом, но еще довольно крепком доме, доставшемся от деда-портного, три дня активно жарили, парили и пекли. Замученная хлопотами мать Марго бегала из погреба на кухню и обратно и вытирала слезы безутешным и завистливым старшим дочерям, которые до того уверенно считали, что последышу, самой некрасивой из трех сестер, уготована участь старой девы.
Творец и вправду был, скорее всего, не в духе, когда на свет появилась маленькая Марго. Девочка была нехороша – не по возрасту крупна, с большими кистями рук и разлапистыми, широкими ступнями, выдающимся носом и толстыми яркими губами. Хороши были только глаза – темные, любопытные, живые.
Росла Марго улыбчивой, неприхотливой и всегда готовой услужить. Безропотно донашивала обноски за сестрами, безропотно помогала вечно хлопотавшей на кухне матери и так же безропотно ухаживала за больным отцом-астматиком.
Так и осталась бы в вечных прислугах, но вмешалась судьба. С Николаем Марго познакомилась в поликлинике – пришла что-то выписать для вечно болевшего отца, а Николай проходил диспансеризацию – в академии требовали справку, что он «практически здоров», а это значит, что его вполне можно делегировать в иностранные державы. В очереди разговорились – и на улицу уже вышли вместе.
Маленький, полноватый, с ранней плешью Николай остолбенел от крупной и яркой Марго, она казалась ему героиней итальянских фильмов шестидесятых. Встречались недолго – гуляли два месяца в Сокольниках, а на третий он попросил ее руки.
Родители Марго от большого душевного волнения и от солидного вида жениха растерялись и обращались к нему исключительно по имени-отчеству. Так и повелось, даже Марго называла его Николай Иванович, с легкой иронией, правда.
Первое время молодые жили у родителей Марго, а спустя три года уехали в свою первую командировку. В Швейцарию, между прочим.