Обычная жизнь
Шрифт:
Да, коммунары давно уже разъехались из Рыбаково кто куда, но коммуна продолжала существовать. И количество ее членов не уменьшилось. Хотя в самом Рыбаково их осталось всего лишь несколько десятков, но в Зеленодольске и окрестностях было не менее четырех сотен, да в Городе около семисот человек. Были коммунары и в деревнях, и даже в Народном была ячейка коммуны (по традиции именовавшейся Рыбаковской) в полсотни человек. Коммунары не скрывали своей организации, и большинство жителей Северо — Западного округа знало о ее существовании, хотя не все толком могли объяснить, что из себя представляет
Через три дня в Зеленодольске собрались четырнадцать женщин.
"Подруги! Сестры! Скажу вам честно — даже десять лет назад, когда я с пулеметом в руках дралась против банды Коменданта, засевшей в Городе, мне не было так тяжело". — Так начала свое выступление Надя Сухоцкая. — "Тогда мы верили, что вот еще одно, последнее усилие — и справедливость восторжествует, и наладится мирная жизнь. Теперь у меня нет такой уверенности. Нет, наши собственные дела наладились. Но не все зависит от нас. Вокруг все шатается. Спокойствия и порядка гораздо меньше, чем его было до войны".
Она подавила охватившее ее волнение и стала говорить немного менее запальчиво, но все так же энергично.
"Область все еще раздирается на куски всякими авантюристами. У южного и северного соседа господствует бандитский произвол. Ну ладно, Польша. По ней каток войны прошелся не меньше, чем по нам. Но Литва почти не пострадала — и вот, там полыхает пламя братоубийственных стычек, которым нет конца". — Надежда Сухоцкая остановилась, перевела дыхание, и, собравшись с мыслями, перешла к главному.
"Вот вы, небось, думаете, я сейчас начну жаловаться — дескать, неурядицы вокруг, беженцев полно, сирот прибывает, не справляемся, помогите нашему детскому дому. Так? Верно, помощь нужна. Но не это главное, ради чего я вас всех собрала. Я ведь не только директор детского дома, я еще и постоянный член Совета Коммуны. И я хочу сказать следующее — пока принципы, на которых построена наша коммуна, не станут достоянием всех вокруг нас, толку не будет. А будет толк только тогда, когда и остальные смогут опереться на те же устои, которые придают стойкость нам".
Елизавета Айтуллина бросила с места:
"Я обеими руками была бы за! Но как ты этого можешь достичь?"
"Я вижу только один путь — создавать ячейки коммуны за пределами округа. Это путь медленный и трудный, но единственно надежный…"
После долго и бурного заседания Надя пришла домой поздно. На этот раз, вопреки обыкновению, Юрий уже ждал ее дома. Правда, сам он вернулся из штаба лишь незадолго до нее и сейчас замедленными движениями, как будто нехотя, расстегивал портупею.
Поцеловав мужа, Надежда протянула ему листок бумаги:
"Ознакомься".
"Что это?"
"Женская секция выносит вопрос на Совет Коммуны".
Сухоцкий внимательно прочел резолюцию женской секции, промычал чтото, потом расцепил зубы и промолвил, обращаясь к жене по девичьей фамилии:
"Ну, ты даешь, Бесланова!"
Он помолчал немного, потом добавил:
"Вы как будто сговорились… С неделю назад и Калашников меня донимал похожей утопией. Всеобщие выборы, объединение области, то да се…"
"Выборы?" — Надежда вскинула брови. — "Пожалуй… Но не раньше, чем влияние нашей коммуны распространится по всей области, и всем
Утром из детского дома она позвонила в Город.
"Университет? Деканат гуманитарного факультета, пожалуйста". Когда ее соединили, она попросила:
"Пригласите Виктора Калашникова"…
…Тимофей Боковлев был обеспокоен. Вроде бы все было послушно его генеральской воле. Он — командир дивизии Центральных, и с этим все вынуждены считаться, даже Федеральное правительство. И до сих пор все шло, как намечалось. За этот год захвачены соляные копи, склады на южной границе, у соседей выбито немало боеприпасов и шесть единиц бронетехники, да на шесть деревень приросла сфера контроля Центральной дивизии. Но вот появились шероховатости.
Вроде и невелики проблемы. Что к Северо — Западным будет подступиться тяжело, он и так знал. Первые налеты были не очень удачны? Ну и что же, зато прощупывается их оборона. Силы у них немалые, но не бесконечные же! Все же одну из их деревень удалось подмять под себя, хотя из другой пришлось уйти. И склад боеприпасов в Городе хотя и не захватили, а все же поковыряли серьезно.
И все бы это было ничего, да появились откудато заботы на своей собственной территории. Склады на южной границе атаковал большой, вооруженный до зубов диверсионный отряд неизвестной принадлежности. Три складских барака взлетели на воздух. Четыре нападения на патрули за две недели. А теперь еще эти листовки! Вместе с ними объявились и запрещенные к распространению "Городская газета" и "Балтийский вестник", которые раньше привозили с запада. Тоже та еще зараза…
Самое паршивое, что распространителей поймать не удалось. Они придумали какуюто дьявольскую штуку: она взрывалась, и нате — все вокруг засыпано листовками. Лишь один раз патрули углядели какогото подозрительного типа,
который чтото прилаживал у забора в Красногвардейске. Они конечно, закричали — "стой, руки вверх". Тип задал деру, патрульные — за ним. Стрельнули пару раз вдогонку, а им из проулка — автоматная очередь в упор. Так и ушли, гадюки…
Отец Афанасий был обеспокоен не менее. Неприятные вести приносили приходские старосты. Народ распустился. Казалось было, что вот, утверждается вера, и все смотрят пастырю своему в рот, ловят каждое его слово. Нет, находятся дерзкие, говорят, можно и без священников веру блюсти. А один заявил, что бога в душе своей надо сперва искать, а потом уж в храме. Да и тех, кто к вере так и не обратился, немало еще, ох, немало.
Но все то заботы обычные. Теперь же с иной заботой хлопоты прибавились. Пророчица некая объявилась. И поначалу вовсе не чувствовал отец Афанасий беспокойства. Ну ходит блажная бабенка по деревням, и проповедует. В проповедях тех ничего страшного не углядывалось — да примерно те же слова, что сам отец Афанасий провозглашал с амвона не раз. Милосердным, дескать, надо быть, от страстей плотских бежать, веру блюсти, братьям свои единоверным воспомоществовать всячески. И привечали ее в деревнях. Церквыто, почитай, только в Славьгороде да в Красногвардейске. А бабенка, видать, божье слово душевно выговаривала.