Обыкновенная прогулка
Шрифт:
Командир медленно расстегнул скафандр. Остальные тоже расстегнули скафандры. Он еще раз обвел взглядом сидящих в креслах людей, делая выбор. Врач. Механик. Инженер. Программист. Биолог. Лингвист... Потом сказал:
– Пойдут четверо. Я, Планетолог, Врач... – Он запнулся, поймав взгляд Лингвиста. Лингвист пока не мог похвастаться практикой – дальние миры оказались необитаемыми. – Лингвист, – поднимаясь, закончил Эдгар.
Четверо человек в одинаковых голубых комбинезонах и прозрачных шлемах поочередно спустились по узкой лесенке, ведущей из люка корабля. На шлемах настоял Врач, настороженный обилием могил. Тяжелые ботинки звездолетчиков утонули в сером пепле сожженной при посадке травы. Командир
Да, это все-таки были могилы.
Люди медленно шли по пыльной тропинке между холмиками, поросшими бурой травой, и читали имена, выбитые на желтых камнях. Камни были мягкими и надписи проступали нечетко, как старинные письмена.
«Юджин Питерсон»... «Роберт Шервуд»... «Гедда Свенссон»... «Шарль Домье»... «Ричард Адамс»...
И много, очень много других имен.
Они переглянулись, молча прошагали по тропинке и вступили в бурую рощу, в хаос изогнутых стволов, покрытых шероховатыми красными наростами. Ветви начинались почти от самых корней и тянулись вверх, расталкивая друг друга растопыренными бурыми листьями. Листья хорошо были видны на экране цветного «Рубина» – гладкие, широкие, с зазубренными краями, они постоянно мелко-мелко дрожали, и то темнели, словно наливаясь бурым соком, то светлели, так что глазу было трудно привыкнуть к этой перемене цвета. Кто-то шумно завозился в сплетении ветвей над тропинкой и сверху посыпались листья. Четверка вскинула лучевые карабины и застыла, вглядываясь в бурый полумрак над головой. Возня утихла и только листья продолжали падать на тропинку, покрываясь на лету лабиринтом белых изломанных линий.
– Стрелять в крайнем случае, – напомнил Эдгар и двинулся дальше, внимательно глядя по сторонам.
Хотя какой случай считать крайним?
Тропинка делала крутой поворот налево. Командир отвел ветви, осторожно шагнул вперед и махнул своим спутникам. Перед ними открылся неглубокий карьер, заполненный знакомыми желтыми глыбами. Возле одной из них, на горке каменной крошки, лежал отбойный молоток. Они постояли немного у края карьера, опять молча переглянулись и направились дальше.
Тропинка все вела и вела их в глубь рощи и привела, наконец, к ручью. По темной воде плыли, кружась и натыкаясь на берега, широкие бурые листья. А на другом берегу стояло обыкновенное ведро. А еще дальше выглядывала из-за деревьев оранжевая стена домика.
...Да, они были первыми гостями заброшенного поселка, вспоминал потом Эдгар, возвращаясь с товарищами к кораблю и одновременно сидя у телевизора. Да, они были первыми гостями маленького уголка Земли, очутившегося в головокружительной дали от зеленых земных лугов. За два часа они многое увидели и поняли. И то, что поняли они, было печально. Сжималось сердце при виде уютных оранжевых домиков среди незнакомых деревьев, перехватывало дыхание от клумб, заросших астрами и георгинами, и земная сирень сплеталась с бурыми ветвями деревьев чужой планеты, и на картофельных грядках лежали странные бурые листья, исчерченные лабиринтом белых линий, и такие домашние ромашки качались над бурой травой...
Они бродили по поселку и смотрели, смотрели, смотрели...
Глубокое противоперегрузочное кресло, атрибут рубки управления космического корабля у одного из домиков и в кресле – вязальные спицы. Приоткрытая дверь и у порога – стоптанные домашние туфли. Военный гусеничный вездеход, уткнувшийся в узловатый ствол. Веревка, протянутая между деревьями, и на веревке – выцветшая мужская сорочка. Заброшенные огороды. Лопата, лежащая у грубо сколоченной скамейки под кустом сирени. Внушительный желтый куб корабельного синтезатора и рядом – покосившаяся копна бурой травы. Застрявший в ветвях полосатый пакет. Еще одно кресло
Домиков было двадцать или двадцать пять, стандартных, с одинаковыми столами и стульями, и кроватями, и тумбочками, и занавесками, и стенными шкафами. В домиках были книги и вазы с давно засохшими цветами, были пыльные пустые бутылки и пакетики жевательной резинки, игральные карты и шахматы, армейские автоматы и сигареты, женское белье и гитары, флаконы с духами и старые-престарые газеты... А за окнами лежала на клумбах и грядках чужая бурая листва.
...Через два часа они нашли то, что искали. В домике, приютившемся на пригорке у края поселка. Потом они, не сговариваясь, сели на покосившуюся скамейку неподалеку от той последней двери. Кто-то вырезал ножом едва заметные буквы на серой доске. «Р. А.» Ричард Адамс. Или Роберт Апстайн. Или Рональд Андерс. Или еще кто-нибудь из тех, превратившихся в невысокие холмики с желтыми обелисками.
В том последнем домике лежали двое. Их некому было похоронить. Последние двое.
– Попробую определить причину, – сказал Врач, кивая в сторону двери, которую он только что осторожно закрыл, и было видно, что ему не хочется возвращаться туда.
– Это можно будет сделать и потом, – отозвался Командир. На то он и был командиром, чтобы уметь понимать других. – Лучше поищем бортжурнал.
Они шли по едва заметной колее от гусениц вездехода в сторону давно покинутого земного корабля и тихо переговаривались, не решаясь вспугнуть тишину мертвого поселка.
– Судя по оборудованию, они стартовали позже нас, – сказал Командир, поддевая носком ботинка застрявший в траве кусок упаковки.
– И жили здесь довольно долго, – добавил Планетолог.
Врач задумчиво произнес:
– Вероятно, местный вирус. По цепочке...
– Возможно, – согласился Планетолог. – Успевали хоронить.
«Кроме тех двоих», – вероятно, подумал каждый.
Звездолет Пизанской башней навис над бурой равниной неподалеку от рощи, глубоко зарывшись кормовыми дюзами в развороченный грунт. Он казался инородным наростом на теле планеты. Пандус нижнего грузового люка был откинут, возле него валялись взлохмаченные листы упаковки. К серому стабилизатору, покрытому глубокими бороздами, прижался еще один вездеход; он выглядел букашкой на фоне корабля и Эдгару невольно представилось, как гигантская башня падает в тусклом свете чужого солнца и давит его своей тысячетонной усталой тушей. Густая бурая трава лохматыми ресницами обвивала фары вездехода.
Люди медленно поднялись по пандусу и ступили в полумрак корабля, почти инстинктивно втягивая голову в плечи. Эдгар внезапно отчетливо ощутил тяжесть своего тела, тяжесть ботинок и карабина. Ему показалось, что дополнительная ноша, которую принял старый корабль, будет достаточной для того, чтобы нарушить неустойчивое равновесие, и что вот-вот под порывом ветра эта громада покачнется и упадет, с гулом зарывшись в грунт чужой планеты, и похоронит их среди вечной темноты.
Они стояли в пустом грузовом трюме, где гулял ветер, и прислушивались к тихим вздохам и шорохам, долетающим из недр корабля. Они стояли очень долго, молча считая секунды, и наконец Эдгар произнес, оглянувшись на люк, за которым простиралась равнодушная равнина:
– Пошли!
Их восхождение было подобно покорению горной вершины. Они карабкались по тросам в шахтах подъемников, отдыхали в пустых коридорах, вновь цеплялись за тросы и решетки ограждений, лезли вверх, давно бросив карабины, оттянувшие плечи, и опять отдыхали в чьих-то безликих каютах, поднимались все выше и выше, к рубке управления, надеясь найти объяснение, потому что они не могли уйти, не узнав, кто, когда и зачем улетел от зеленых лугов Земли, чтобы оставить после себя одни лишь желтые обелиски.