Обыкновенное чудо исцеления. Непридуманные истории из жизни православного

Макаров Михаил

Однажды осенью 1941 года, под вечер, я шла лесом со станции к свекрови. В руках у меня были две сумки с продуктами. Наверху одной из сумок – белые булки, уже становившиеся в то время редкостью. Вижу, идет мне навстречу стройная женщина в черном. Лицо очень благообразное, глаза большие, вдумчивые. Смотрит на меня.

– Здравствуй, Аннушка, – говорит она, подходя ко мне.

– Здравствуйте, – говорю я ей, а сама думаю: «Откуда она меня знает? Наверное, какая-то знакомая свекрови».

– Живешь ты лучше

других, – говорит она мне, – а вот Богу не молишься.

– А я не знаю, как Богу молиться, – отвечаю я.

– Читай хотя бы «Отче наш» и «Богородицу».

– Да я и это не знаю, – отвечала я.

– Садись на пенек, я тебе скажу, а ты запишешь.

И она тоже села на пенек, неподалеку от того пенька, на который указала мне.

Мне вдруг стало стыдно, что у меня из сумки выглядывают белые булки, а она, может быть, и хлеба-то черного не имеет. Я достала из сумки две булки и отдала ей.

– Что ты, Аннушка, делаешь, зачем даешь мне? Отнеси своим дочкам.

«Ну конечно, знакомая свекрови, о дочках знает», – пронеслось в моих мыслях.

– Нет, нет, возьмите себе, я вас угощаю. У нас есть, – ответила я и твердо отстранила протянутые было ею мне булки.

– Ну давай, Аннушка, запишем молитвы-то.

Я вынула из сумки тетрадку, которую несла дочке, карандаш и стала записывать под ее диктовку. Когда я кончила писать, она мне сказала:

– А теперь прочти, я проверю, правильно ли ты записала.

Я прочитала.

Она сказала:

– Правильно.

Я подняла на нее глаза, но вместо нее увидела на пеньке мои две булки. Смотрю туда, сюда, вокруг: ее нигде нет, хотя лес был редким. Я как-то сразу невольно заплакала, и мне вдруг стало так легко и светло на душе, как бывало только в детстве. Так, заплаканная, и пришла домой. Увидав меня в таком виде, свекровь заволновалась, но начала меня утешать:

– Не плачь, Аннушка, – не ты первая, не ты последняя. Получила извещение? И другие получают. На все воля Божия. Бог тебя не оставит – проживем.

– Вот мое извещение, – ответила я, показывая ей тетрадку; опять заплакала и рассказала о встрече в лесу. Свекровь очень удивилась, растрогалась и уверила меня, что у нее нет знакомых, похожих на женщину, встретившуюся мне. И было непонятно, куда исчезла та женщина.

Меня этот случай так поразил, что я стала утром и вечером читать сначала по тетрадке и затем наизусть «Отче наш» и «Богородицу». А потом стала заходить по дороге на работу или с работы в храм.

Однажды по делу мне пришлось быть во Владыкине. Проходя неподалеку от храма и увидев, что он открыт, я зашла в него. На северной стене храма я увидела икону, изображавшую во весь рост святую женщину. Что-то знакомое вспомнилось мне. Где я видела эту женщину? И никак не могла вспомнить.

– Чей это образ? – спросила я, обращаясь к одной

молящейся.

– Это Анна Кашинская, – ответила она мне.

– Господи! Это же мой Ангел Хранитель!

Я сразу вспомнила все: осенний вечер, лес, женщину, две булки на пеньке... Я упала на колени перед образом и всей душой, всем сердцем благодарила Анну Кашинскую за то, что она пришла ко мне там, в лесу... и вновь напомнила об этом здесь своей иконой. И тут же в моем сознании, как молния, сверкнули две мысли: надо крестить дочек и молиться, молиться... Молиться за дочек, за мужа, за свекровь, за тех, кто на войне, за Родину, за всех.

Дочек я крестила и стала систематически ходить в церковь. И я совсем не ожидала, что там я узнаю так много доброго, светлого и совершенно необходимого людям, без чего они не могут нормально жить.

Война окончилась. Муж вернулся цел и невредим. В нашей семье еще большие мир и благодать. Так я пришла к вере в Бога, к надежде на Него, к настоящей любви. Эту радость теперь у меня никто и ничто не отнимет.

Рассказчица замолчала. Ее собеседницы тоже молчали и задумчиво смотрели на безбрежное море...

«Пес я буду...»

Была нелетная погода. Пассажиры в ожидании заполнили вестибюль шереметьевского аэропорта. В одном уголке на скамьях разместились отдельной группой человек двадцать: люди сравнительно молодые, в пределах сорокалетнего возраста, и среди них один старик – лет около восьмидесяти. Зашел разговор об ожидании отлета.

– Хуже нет: ждать да догонять, – сказал кто-то.

– Это правильно, – ответил другой, – мне кажется, что самое нудное состояние есть состояние ожидания неопределенного отлета.

– Я с вами не согласен, – отозвался старик, – одно из неприятнейших состояний – это быть безработным. Ваше поколение счастливо – оно не представляет себе, что это значит, а вот мне пришлось быть в таком положении, и я вам скажу, что оно не идет ни в какое сравнение с ожиданием летной погоды, когда у вас в кармане билет на лучший советский лайнер.

– Расскажите, когда это было и как вы жили безработным, – раздалось сразу несколько голосов, – нам это не только интересно, но, возможно, и полезно.

– Извольте, я кое-что могу рассказать, только мой рассказ для одних явится неожиданным, а для некоторых, может быть, даже неприятным.

Такой ответ старика еще более заинтриговал пассажиров, и все наперебой стали его просить рассказать. Старик помолчал, как бы обдумывая, что говорить, а потом начал.

– Я был безработным в 1926 году, когда в полном расцвете был нэп. Мне запомнилась одна карикатура в тогдашней газете «Вечерняя Москва» или «Гудок». Изображен был памятник Минину и Пожарскому, кругом дым. Под карикатурой помещен следующий диалог: