Обыкновенные девчонки (сборник)
Шрифт:
— Все нашлись, одна ты у нас неизвестно где целый день пропадаешь, — с укором сказала бабушка.
— Как это — пропадаю? Где?
— А вот это тебя надо спросить! — сердито сказала Таня. — Болтаешь-болтаешь разную чепуху, а не видишь, что на маме лица нет. Когда поезд пришел?.. В одиннадцать двадцать три? А сейчас сколько времени? Иди посмотри! Скоро семь!
Руки у Кати опустились:
— Что ты! Неужели семь? У нас, наверно, часы спешат.
— Нет, отстают на три минуты! — еще резче сказала Таня и, сорвав с себя пальто, с размаху повесила его на крючок вешалки.
— А ты куда собиралась, Танечка? —
— Сама не знаю куда. За тобой! В школу, в больницу, в милицию…
Катя испуганно посмотрела на Таню, потом на маму, на бабушку. Тут только она увидела, что все какие-то не такие, как всегда.
Бабушка смотрит на нее укоризненно, покачивая головой, а мама даже похудела и побледнела, как будто она была сильно больна.
— Ой, мамочка! — сказала Катя, поднеся обе руки к щекам. — Как же это так случилось?
— Тебе лучше знать, — ответила за маму Таня.
— Ой, мамочка! — повторила Катя, виновато глядя на Ирину Павловну. — Ну зачем ты так беспокоилась? Да ты подумай сама: ну что со мной могло случиться? Ведь я только на минутку зашла к Наташе — рассказать про Сережу, про елку…
— «На минутку»! — грустно усмехнулась мама. — Знаю я твои «минутки». Уж чего я только не передумала…
Катя покраснела:
— То есть я хотела на минутку… А потом как-то забыла.
— Ну ладно, — сказала мама. — Иди мыть руки и обедать.
— Я уже обедала, у Наташи…
— Ну, по крайней мере, хорошо, что ужинать не осталась, — сказала бабушка.
Катя ничего не ответила, только низко опустила голову.
— А папа еще не вернулся? — робко спросила она, не смея прямо поглядеть в глаза маме, бабушке и Тане. — Вы не знаете, он уже сделал доклад?
— Сделал, — сказала мама. И, помолчав, прибавила: — Он тоже весь день беспокоился за тебя.
И мама пошла работать. Катя поняла: раз мама не рассказывает ей о папином докладе — значит, она очень огорчена и даже сердится.
Катя пошла к себе в комнату и села на кровать. Ей было тяжело и горько. Как могло случиться, что она забыла о маме? Ведь мама, провожая ее вчера утром, уже тогда начала за нее беспокоиться. А сегодня-то, сегодня! Каково ей было ждать целый день, покуда Катя, не думая ни о чем, сидела у Наташи и, захлебываясь, рассказывала про все — и важное и не важное, что было в дороге и в детском доме, до елки и после елки. Нет, подумать только, как она, Катя, бранила Иру Ладыгину за то, что та заставила беспокоиться учительницу, Олю и подруг! Чего только они ей не наговорили, когда проводница привела ее в вагон! «Бессовестная, несознательная, эгоистка…» А чем Катя лучше Иры? Еще гораздо хуже. Ира, по крайней мере, пропадала всего какой-нибудь час за оба раза, а Катя ухитрилась пропасть на целый день! И всем дома было из-за нее плохо.
Катя уткнула голову в подушку. Никто к ней не подходил, не спрашивал о поездке в детский дом. А ведь так хотелось рассказать подробно обо всем, а больше всего про Сережу!
Вдруг кто-то положил руку Кате на плечо. Это был Миша.
— Расскажи про елку. Весело там было? — спросил он.
— Весело, — грустно сказала Катя.
— Что ж ты не рассказываешь?
— Завтра.
Она быстро разделась и легла в постель. Больше ей ничего не оставалось делать.
А Ирина Павловна сидела за работой, низко наклонившись над частой сеткой миллиметровки. Ей
«Постой-ка здесь и подумай о том, что ты сделала».
Ирина Павловна ушла тогда в комнату, а из передней скоро послышался голосок:
«Очень неприятно тут стоять…»
«Ну, значит, наказанье подействовало», — решила мама.
И, позвав маленькую дочку, она спросила:
«Ну что, подумала?»
«Подумала», — сказала девочка.
«Что же ты подумала?»
«Что там — волк…»
Ирина Павловна улыбнулась своим воспоминаниям. Она почувствовала нежность к своей девочке и жалость. Она видела в приоткрытую дверь ее белокурую голову, уткнувшуюся в подушку, и понимала, что теперь Катя по-настоящему, всерьез думает, да не про волка, а про то, что она сегодня натворила, и, пожалуй, винит себя… Может, даже еще суровее, чем она заслуживает.
Тихонько ступая, Ирина Павловна вошла в «Катемишину» комнату, но Катя уже спала крепким сном, обхватив подушку обеими руками.
Катя проснулась поздно — так сильно устала она за последние два дня. Она села оглядываясь. Мишина постель была уже застлана. Но вставать Кате еще не хотелось, и она легла снова. Ей вспомнилось все, что было вчера. Катя поморщилась, словно от боли. Как она покажется на глаза маме и всем остальным? Сама веселилась, а им доставила одни только огорчения! А еще под Новый год задумала, что будет помнить о других больше, чем о себе. Вот тебе и больше! Но почему это так получается? Кажется, что стоит только задумать что-нибудь хорошее, и все само собой сделается. А потом смотришь — как-то выходит совсем наоборот.
И тут Катя стала вспоминать, что же еще такое задумала она и не сделала? «Учиться не только ради отметок, а по-настоящему». Ну что ж, так и будет. Сейчас каникулы, а после каникул она непременно выполнит это обязательство. А что еще? Ах, да! «Делать по утрам зарядку, начать с Нового года, но зато уже без пропусков».
Катя потянулась. Ох, как не хочется не только делать зарядку, но даже вставать! Вот, кажется, так бы и повернулась опять на бок и спала, спала! До самого обеда. А еще лучше было бы проснуться этак через недельку, когда все дома забудут про вчерашнее и перестанут сердиться. Но нет! Если не попросить у мамы прощения, все равно будет как-то тяжело и неприятно. Перед самой собой будет стыдно за трусость. Не побоялся же папа сказать Павлику (тому самому, который нес Катю на плечах седьмого ноября): «Извини меня, я виноват», когда оказалось, что прав Павлик, а не папа. А Павлик гораздо моложе, чем папа. Это еще труднее.
Катя решительно села.
«Вот нарочно сегодня же начну с самого трудного — зарядку сделаю, а потом извинюсь».
И, уже не раздумывая больше, она вскочила и, став босиком на коврик, принялась через силу делать все, чему учила ее не раз Таня, — выпрямляться, откидываться назад, выгибая грудь вперед, и низко кланяться, дотрагиваясь пальцами до пола. Кате даже хотелось сейчас подольше проделывать все эти упражнения, чтобы отодвинуть еще немножко встречу с домашними. Что ни говори, а легче приседать и подпрыгивать, чем просить прощения.