Обыкновенный индийский чай, или Странный побочный эффект
Шрифт:
Вид у обоих был сильно помятый, но и очень довольный. Кузовкова застегнула одну из пуговиц на халате, а затем, чмокнув в щеку, заботливо поправила Голицыну взлохмаченную прическу.
– Валериан Владимирович, и что вы таким старым-то все время притворялись? – игривым тоном заговорила она – Да вы же ангел небесный! Вы сладкая коврижка с повидлом! Вы живительная вода в моей постылой холодной пустыне! Да я… вас… просто так бы и съела сейчас, как банку клубничного варенья! Вы просто не представляете, как мне хочется сейчас взлететь высоко-высоко, под самые небеса! –
Нет, все, так дальше жить не могу! Завтра же пойду со своим извергом разводиться, – решительно заявила она и тут же, всхлипывая и бормоча что-то под нос, исчезла за дверью своей комнаты. А Голицын, глупо улыбаясь и тихонько напевая «Все выше, выше и выше… тамтам там тарам там парам…» – отправился на кухню.
Хлопнула входная дверь, и в коридоре появился еще один житель квартиры, дрессировщик животных Анзор Кахеладзе с шимпанзе Чи-Чи на руках.
– Ну вот, дэтка, мы с тобой наконец-то и дома, – сказал он, опуская обезьяну на пол и поправляя ей ярко-синюю в крупный горошек юбку. – Сейчас пайдем, моя умница, и пасмотрым, что там у нас с тобой из припасов завалялось, а чего надо прикупить.
Он снял ботинки, сунул ноги в старые тапочки и, взяв шимпанзе за лапу, направился прямиком на кухню.
Войдя в помещение, Анзор увидел незнакомого человека, сидевшего за столом Голицыных и что-то отхлебывающего из кружки. Он в нерешительности остановился, присматриваясь к незнакомцу, а сидевший за столом человек, завидев Анзора, поднялся ему навстречу и заговорил голосом полковника Голицына:
– О, Анзор, дорогой! Здравствуй! Тамар джоба, генацвале! С приездом! Редкий гость ты в нашей квартире. Мы уж скучать по тебе стали.
– Валериан Владымиравич? – изумленно рассматривая соседа, проговорил Анзор. – Так это, оказывается, вы? А я-то сматрю, сматрю и нэ панымаю, кто там за ващим сталом сидит?
– А кто же еще, как не я, – удовлетворенно отозвался Голицын и, подойдя к Анзору, энергично потряс его свободную руку.
– Мама дарагая, что с вами случилось? – рассматривая во все глаза Голицына, проговорил Анзор. – Да вы, Валериан
Владымиравич, памаладэли сразу лет… на пятнадцать! Где ваши драгацэнные борода и усы?
– А… сбрил к чертовой матери! Такие драгоценности мне ни к чему. Ты же сам сказал, что я без них стал моложе.
– О чем гаварить, дарагой! Да я бы вас на улице точно нэ узнал, – расцвел во все лицо улыбкой Анзор. – Паразительная пэрэмена! Нэт, это так оставить нэльзя! Валериан Владымиравич, пять минут пасыдите с Чи-Чи, она сегодня паслушная, как ныкогда, а я мигом до магазинчика далечу. За вашу молодость па чуть-чуть прапустить, это харощий повод! – И он тут же, что-то радостно мурлыкая себе под нос, выпорхнул за дверь.
Голицын, оставшись на время с Чи-Чи, пробормотал, приглядываясь к симпатичной обезьянке:
– Посидеть, конечно же, Анзорушка, посижу. Мы с Чи-Чи старые знакомые. Не правда ли, цирковая любимица? – На что шимпанзе внимательно посмотрела
Обезьяна доковыляла до Голицына и, опираясь руками на его колени и вытянув губы, начала что-то по-своему лопотать.
– Ты хочешь ко мне на ручки, баловница? Ну, иди, иди, красавица моя, – проговорил Голицын, помогая шимпанзе забраться на колени…
Через некоторое время дверь комнаты Кузовковых потихоньку открылась, и в коридоре появилась Нина Петровна. Она облачилась в шелковый светлый халат с крупными красивыми цветами. Волосы ее были уложены в новую прическу, глаза горели, как зажженные свечи, а лицо светилось какой-то загадочной романтической улыбкой. В руках она держала большую банку клубничного варенья.
Нина Петровна готовила Голицыну приятный сюрприз. Она бесшумно преодолела расстояние и осторожно заглянула на кухню. То, что она увидела и услышала, привело ее в полное смятение.
Отставной полковник с налитым кровью лицом, гладя рукой обезьяну по голове, страстно прижимался к ней и говорил уж совсем нелепые слова:
– О, Чи-Чи, моя милая крошка, как прелестно и музыкально твое имя! Чи-Чи, Чи-Чи, Чи-Чи! – произнес он три раза эмоционально на разные лады. – Как нежны и приятны твои дивные пушистые ручки! А как красивы твои длинные шаловливые пальчики! – говорил он, играя мышцами лица и оскаливая зубы, а сам все теснее прижимался головой к шимпанзе. – О, если б ты только знала, красавица, как тревожно бьется мое чувственное сердце! Я, как сухая лучина, весь так и сгораю от охвативших меня пламенных чувств. Уу-ххх! – Голицын зажмурил глаза и, оскалив зубы, громко ими застучал.
– Старик, кажется, наступает кульминация, – азартно прошептал Кукушкин, подсматривая сквозь щель в двери и видя окаменевшую Нину Петровну с банкой варенья в руках и полковника, ласкающего обезьянку Чи-чи…
Сильное смятение и растерянность проступили на лице Нины Петровны. Рот ее приоткрылся, а глаза буквально округлились. Когда же она уловила последние слова Голицына: «О, Чи-Чи, моя милая крошка, как нежны и обворожительны твои чувственные губки», после чего обезьяна завизжала и радостно захлопала в ладоши, лицо Кузовковой исказила сильная злость. Она решительно подлетела к Голицыну.
– Это что такое?! Что вы мелете этой чертовой мохнатой кукле?! – воскликнула она, испепеляя гневными глазами отставного полковника. – Ну ты совсем закобелел, старый мухомор, – переходя вдруг на ты, как бомба, взорвалась Кузовкова. – Баб ему нормальных уж мало, так он за обезьян принялся! Ты забыл, как полчаса назад мне клялся в любви?
Ты забыл, что насчет женитьбы мне напевал? Какие делал заманчивые предложения? Забыл, подлый кобель? – задыхаясь от злости, как из пулемета, выстреливала она слова и поставила банку с вареньем на свой стол.