Оцепенение
Шрифт:
– Какие-то новости? – спрашиваю я.
Афсанех с энтузиазмом кивает и хватает меня за руки.
– Они собираются разбудить Надю. Врач так сказал. Начнут уменьшать дозу снотворного с завтрашнего дня.
– Это правда? – шепчу я.
Афсанех снова сжимает меня в объятиях.
– Она вернется, Манфред. Наша Надя вернется к нам.
Афсанех вся дрожит, и я не осмеливаюсь озвучить свои мысли. О том, что врачи все время пытались нам сказать.
Что произойдет, если открыть коробку с котом
Да, скоро станет ясно, мертв кот или жив. И что это переходное состояние, когда кот одновременно и жив и мертв, – только научная конструкция.
Как и в случае с нашим ребенком.
Только когда остановят подачу медицинских препаратов, отсоединят провода и аппараты, только тогда мы узнаем, вернется ли Надя или покинет нас навсегда.
Разумеется, было бы лучше, если она очнется.
Но что, если нет?
Я предпочел бы видеть ее в отделении интенсивной терапии со всеми этими проводами, чем в гробу. Формула одновременно простая и чудовищная.
Но даже смерть можно рассчитать.
Мы какое-то время сидим у постели Нади.
На этот раз мы сидим по одну сторону больничной койки. Наши стулья стоят так близко, что я чувствую тепло от тела Афсанех.
Надя мирно спит, несмотря на все провода и приборы. Лицо умиротворенное, рот приоткрыт. На руке в гипсе кто-то красным маркером нарисовал птичку и сердце.
Я делаю глубокий вдох.
Не выношу больницы.
Это началось, когда Арон заболел. Он почти два месяца перед смертью пролежал в отделении для онкобольных детей.
Я навещал его каждый день.
Первые недели он хорошо реагировал на лечение. Набрался сил, мы выходили из палаты и даже из больницы. Однажды мы спустились в подвал. Там мы играли в догонялки. Я убегал, а Арон – догонял, с капельницей в руке.
Но потом к нему вернулась слабость. У него больше не было сил вставать. Брат все время спал. Даже разговаривать с ним было трудно.
А потом он просто заснул.
Так он и ушел от нас. Тихо, без лишней драмы. Несколько дней он не приходил в сознание, и сердце просто отказало.
В одну секунду жив, в следующую – мертв.
После его смерти я стал ненавидеть больницы.
Мне не нравится запах больниц, хотя я без проблем посещаю отделение судмедэкспертизы, где действительно воняет. Но больничный запах – смесь дезинфицирующих средств, мочи и переваренной картошки – на дух не переношу.
Чувствуя этот запах, я возвращаюсь в детство. И снова переживаю то отчаяние, как тогда, когда мне было двенадцать.
Мобильный вибрирует в кармане пиджака.
Это Малин.
– Дорогая, мне нужно ответить на этот звонок.
– Хорошо, – быстро соглашается Афсанех, чем изрядно меня удивляет.
В голосе не слышно недовольства.
Я выхожу в коридор и отвечаю, одновременно роясь
– Привет, – здоровается Малин. – Все в порядке?
– Да. Я заехал ненадолго в больницу.
– Слушай, тут кое-что произошло. Они нашли новое тело. Тоже завернутое в покрывало и обмотанное цепью. Можешь подойти к двум?
Самуэль
Женщина, прибывшая на встречу со мной в гавани, напомнила мне мать. Но она худее, и волосы у нее длиннее и темнее. Кожа бледная, почти прозрачная в ярком свете солнца. Вокруг глаз – сеточка тонких морщинок. Одета она в футболку и джинсы. Она пожимает мне руку и приветливо улыбается.
– Меня зовут Ракель, – сообщает женщина и немного наклоняет голову так, что волосы падают на одно плечо.
– А я Самуэль, – представляюсь я и думаю, что, если бы не возраст, ее можно было бы назвать красивой.
Я заготовил речь, но во рту все пересохло, язык меня не слушается, и все умные мысли испарились.
– Как здорово, что мы сразу смогли встретиться. Может, пройдемся и поговорим по дороге?
Мы прогуливаемся по гравийной дорожке вдоль гавани. На причале мужчина сидит на мопеде с включенным двигателем и курит. Думаю, ждет паром «Ваксхольмсботен», который заходит и в Стувшер. На багажнике сидит девочка с мороженым в руке. Мороженое почти растаяло и капает ей на кофту и на землю.
На солнце почти жарко. Небо ярко-синее и чистое. Но стоит нам зайти в тень деревьев рядом с продуктовым магазином, как сразу становится прохладно и влажно.
– Сколько тебе лет, Самуэль? – спрашивает Ракель явно без злого умысла. Видно, что ей просто любопытно, в отличие от мамаши, которой всегда кажется, что я от нее что-то скрываю. Например, что я тайком собираю бомбы или смотрю педофильскую порнушку.
Я рассказываю, что мне восемнадцать, что я взял «перерыв» в учебе в гимназии и ищу работу. Потом мы болтаем о моем опыте работы. Здесь я, признаюсь, привираю. Говорю, что подрабатывал в «Медиа Маркте», что близко к правде, и тренировал детскую команду по футболу, что, естественно, откровенная ложь.
Мы выходим на возвышенность.
Ракель показывает на гладкие камни в форме гигантского языка, уходящего в воду.
– Идем! – кричит она, перепрыгивает через канаву и идет через траву, не дожидаясь ответа.
Я иду следом, и мы присаживаемся в паре метров от воды.
Камень теплый и шершавый под джинсами. То и дело ветер подхватывает соленые капельки и швыряет нам в ноги. Вскоре идет большая волна, и мы пересаживаемся подальше от воды, чтобы не промокнуть.
В расщелине между камней видно пустые пивные банки, ветер гонит мимо старый окурок. – Смотри какая красота! – восклицает Ракель.