Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога
Шрифт:
Лаборатория заполнилась робкими смешками, перешедшими в гомерический хохот. Виталику не оставалось ничего, как засмеяться вместе со всеми.
Генрих тоже смеялся, но мысли его были далеко. Он не отождествлял себя с коллегами по лаборатории, да и вообще с простыми смертными. То, что через секунду прозвучит в пространстве, Генрих знал наперед. В этом была его сила и, одновременно, слабость.
Приземленные переживания особей человеческого вида для него, гения нейронной деятельности, были открытой книгой. Кроме того, ему просто было неинтересно размышлять о жизнедеятельности двуногих гуманоидов. К ним он относил всех, с кем сталкивала жизнь. Всех, кроме себя. Впрочем, в какой-то момент жизни его мировоззрение чуть было не перевернул случайный человек. Точнее, женщина.
Женщина
И, наконец, на исходно благоприятном
Считается, что научным работникам, как правило, чужды обыкновенные радости жизни. Ботаны, додики, компьютерные черви – каких только оскорбительных названий ни придумали простейшие, чтобы оказаться «на высоте» по сравнению с людьми, которые пробивают себе дорогу мозгом, а не черепной коробкой. Однако Генриха было трудно обидеть и даже чем-то удивить. Потому что он знал обо всем, что происходит у людей в голове, изнутри: какие зоны активизируются, когда простой смертный хочет спать, есть, бегать и даже заниматься сексом. Более того, Генрих знал, что занятие сексом за деньги и по любви – не одно и то же даже для клеток ума (так он называл про себя мозг), тем более для души. В существование души ученый верил безоговорочно, только для него эта субстанция давно обрела материальность, вес, размер и предназначение. Именно душа стала предметом одного из его тайных исследований, которое хранилось в той же папке «Самостоятельные работы». Придет время – он взорвет мир. А пока его не интересовали войны, международные отношения, социальные проблемы и эмоции в принципе.
Молодой ученый не утруждал себя обязывающими отношениями с женщинами. Они мешали работать – реально мешали. Баб нужно было слушать, смотреть им в глаза, реагировать на их слезы и претензии, переводить их речь на понятный язык. По большому счету Генрих думал, что все лица слабого пола располагаются на оценочной шкале где-то в промежутке между Мариной Львовной – властной, непривлекательной, умной брюнеткой и Светочкой – милой, глупенькой, симпатичной блондинкой. Для ученого романтические отношения с женщиной были непозволительной тратой времени и сил. Потому два раза в неделю он приглашал к себе домой обыкновенную проститутку Эльфиру.
В прошлой жизни Эльфиру звали просто Ира. Особенности профессиональной деятельности заставили ее добавить к прежнему имени романтичное слово «эльф», что должно было символизировать ее подневольное положение в этом сложном мире, который не оставил другого шанса для самореализации. Единственным способом добиться материальной независимости для бедолаги женского пола, которую угораздило родиться в поселке под названием Хряков пир, был почасовой труд гейши низшего разряда. Впрочем, у ее мамы была почти такая же специальность, да и бабушка ходила по рукам за булки с маслом. Так что в Эльфириной семье практически сложилась династия, а сейчас это – большая редкость. Зато никто из родных не мог упрекнуть Эльфиру в отсутствии профессионального роста. У нее хватало средств на то, чтобы снимать квартиру в столице и приезжать в родную деревню с подарками и продуктами. Для земляков этого критерия было достаточно, чтобы считать Ирочку успешной бизнеследи и покровительницей Хрякова пира.
После того как Эльфира отметила в своем календаре (это она делала регулярно) двадцатое посещение холостяцкой квартиры гения, она сочла нужным сообщить, что готова работать с существенной скидкой.
– Или нет, вы можете платить мне, как раньше, только я могу вам еще помогать по хозяйству – ну, готовить, прибираться и гладить... – взгляд ее больших карих глаз был наивен и чист. Девушка включила программу «Лояльный клиент» и собиралась приступить к ее реализации.
– Не стоит, Эльфира. Возьмите деньги, в следующий раз приходите в это же время в четверг, – Генрих пока еще мог себе позволить оплачивать домработницу Арину, которая прекрасно справлялась с обязанностями.
Эльфира, скромно потупив взор, послушно оделась. Она предложила свои услуги по уборке квартиры от чистого сердца. Ей действительно нравился этот скромный молодой мужчина с проницательными глазами и тонкими пальцами. Он был какой-то необычный, очень тонкий, не произносил грубых слов и всегда называл ее на «вы». Им никогда не удавалось поговорить, а между тем у Эльфиры в запасе было несколько интересных историй. Больше всего она любила рассказывать историю своей нелегкой жизни и выносить суждения о клиентах. У нее их было много – детская притягательность и наивность пользовались спросом.
Эльфира понимала, что бизнес, которым она зарабатывает на жизнь, однозначно черного цвета. Одежда и еда – белого. Непонятная ситуация, в которую поставил Эльфиру гений, на все сто процентов имеет серый окрас, потому что все неоднозначное может быть только серого цвета. У девушки была разработана стойкая теория на этот счет. Со временем серое превращалось либо в черное, либо в белое. Поэтому мысли проститутки не подвергались перегрузке даже в один миллиметр ртутного столба, а переживания, сомнения или недовольство отсутствовали в арсенале эмоций напрочь.
Вполне вероятно, что именно такой упрощенный взгляд на жизнь показался Генриху уникальным. После того как Эльфира достучалась до мозга домработницы Арины и стала ее близкой подругой, перспективный ученый частенько заставал девушку дома в нерабочее время. Без вызывающего макияжа, чулок и красно-черного корсета она выглядела наивным ребенком. Постепенно Генрих привык, что пару раз в неделю сексуальные услуги ему оказывает не профи, а скромная симпатичная деревенская простушка в резиновых перчатках, со шваброй в руках и готовностью подать и принести все, что есть в холодильнике и на кухне в любой момент. Мало того, Эльфира со своим простейшим мировоззрением вдруг стала для ученого загадочным существом с другой планеты. Ученый стал ловить себя на мысли, что думает о девушке слишком часто.
Генриху было непонятно, как можно низводить многогранный вселенский опыт до понятий холодно – горячо, хочу – не хочу, белое – черное, правильно – неправильно, не хочешь – не надо. Для него, человека, который всю жизнь посвятил исследованиям парадоксов содержимого черепной коробки, жизнь состояла из полутонов и мраморных прожилок, складывающихся в затейливый кружевной рисунок, присущий каждому индивиду. Интересно было бы увидеть, каков он, этот рисунок, у девушки с необычным именем Эльфира... Судя по всему, ее извилины должны быть выстроены в виде обыкновенной оконной решетки. Злая шутка, но Генрих все равно улыбнулся. В один прекрасный момент ученый осознал, что его эмоции, которые он тщательно контролировал до этого дня, потеряли власть хозяйского мозга. Он не хотел думать о проститутке, которая ждала его дома с борщом или пельменями, но думал о ней, он не желал представлять ее в постели рядом с собой, но постоянно вспоминал ощущение упругого молодого тела, всеми силами пытался прогнать наивное лицо из сознания, но ничего не получалось. Генрих влюбился.
Любовь
Итак, любите не человечество, а человека, ребенка, собаку, кошку – но, пожалуйста, умейте любить. Помните, что любовь – это долг, это труд, с видением и предвидением пополам.
Любовь не подчиняется законам. Поначалу Генрих сопротивлялся беззаконию и пытался выстроить алгоритм отношений с продажной девкой, которая заняла часть его души. Правда, он считал, – мозга. «Это смешно, глупо, в конце концов, – сетовал он про себя, – кому, как не мне, знать о способах прочистки головы от ненужного хлама?!» Аутотренинг не работал. Хлам не уменьшался в размерах, наоборот, приобретал неуправляемые вихревые очертания и отказывался подчиняться каким бы то ни было формулам. Амфетамин, окситоцин, эндорфин – последовательность любовной биохимии, известная каждому школьнику, распространялась, как выяснилось, и на великих... Генрих привык к Эльфире, ему хотелось ощущать ее присутствие, слышать хрипловатый смех, даже ее глупые вопросы забавляли и казались милыми. Нет, каждый день он был пока не готов, но хотя бы раз в неделю – в четверг – она нужна ему как воздух. Четверги превратились для ученого в маленький праздник, предвкушением которого стали все остальные дни недели. Начиная с пятницы Генрих скучал и мечтал. К среде следующей недели скука становилась похожа на маленькую тоску. По крайней мере, в непостижимом для ученого состоянии присутствовала хоть какая-то определенность. Он почти смирился и принял эту карму как неизбежное исключение из правил. В конце концов, гении тоже имеют право на рождение ребенка и тихое семейное счастье.