Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога
Шрифт:
Генрих, ощутив накал головы и почувствовав неудобство занимаемой позиции, открыл глаза и поначалу не понял, где находится. Услужливый мозг быстро поставил все на свои места: «Маша!!!» – Генрих резко сел и растер ладонями щеки.
Маша спала сном младенца, хотя все еще выглядела бледной и уставшей. Выражение ее лица было счастливым и спокойным, можно даже сказать – блаженным. Решив не будить девушку, ученый тихонько поднялся на ноги, осторожно ступая по скрипучим половицам, пробрался в столовую, ополоснулся из рукомойника и, не найдя отца Сергея, отправился на его поиски. Конечно, в это время застать его можно было только в одном месте.
В храме шла служба.
Генриху стало как-то чудно: он не чувствовал себя неуютно – наоборот, покой и умиротворение овладели его сердцем: хотелось стоять, слушать, смотреть на этих светлых и таких уверенных в своем будущем людей... Ученый даже немного позавидовал тому, как просто, естественно и открыто прихожане крестятся и отдают поклоны – он не мог этого делать, поэтому, осторожно обозрев скромную обстановку храма, сосредоточился на иконе с изображением одного из святых. Икона была необыкновенно хороша: лицо было выписано с некоторой небрежностью, без лубочной липкости, которая зачастую присутствует в церковной живописи. Эта небрежность придавала лику абсолютный эффект присутствия. Из самой середины изображения струился мягкий, спокойный свет, придающий объем и теплоту. Казалось, человек на картине вот-вот начнет разговаривать с тобой... Манера художника показалась Генриху знакомой, кажется, в доме у Сергея стоит Божья Матерь, выполненная в похожей манере. Он подошел ближе и стал детально изучать иконописный лик. Словно загипнотизированный, Генрих очнулся от легкого прикосновения к плечу.
– На Пантелеимона смотришь? – Ученый отметил, что священник перешел на «ты». – Многие сотни людей он излечил от страданий. Даже звери по приказу императора не смогли разорвать его на куски. Сам велел палачам казнить его. Перед казнью палачи ему руки целовали. И в Христа уверовали тысячи, глядя на него. На святом Афоне его мощи хранятся. А в Никомидию каждый год в конце июля паломничество свершается – и православные, и армяне, и католики, и мусульмане приходят. В специальную книгу излеченных записывают... – Отец Сергей умолк, погруженный в свои раздумья.
– Тоже Василий Белый написал, – вдруг опомнившись, сообщил Сергей. – Помнишь, я рассказывал про него?
– Только что вспоминал, – подтвердил Генрих. – Сильная вещь! – он кивком указал на икону.
– Пойдем в дом, – предложил священник, – я знаю, что ты хочешь мне многое рассказать. Ты ведь крепко подумал, прежде чем приехать ко мне, – скорее утвердительно, чем вопросительно, заметил он. – Я рад, очень рад тебя видеть, но... – отец Сергей будто собрался с духом, чтобы закончить фразу, – ...вряд ли я отвечу на вопросы, на которые даже ты не смог.
Они медленно побрели по знакомой тропинке.
Генрих в очередной раз впал в смятение. Почему этот человек всегда разговаривает так, будто ему подвластны чужие мысли, знания, исследования...
– Я, отец Сергей, никогда не собирался сравнивать, тем более противопоставлять свои научные открытия и вашу естественным образом сформированную позицию.
– Видишь, как много можно сообщить в одном предложении. Ты сейчас рассказал мне, что знаешь всю мою прошлую жизнь. А я, не претендуя на научные звания, могу рассказать о том, что тебя
Генриху не хотелось вступать в полемику с доктором наук, пускай и презревшим науку. Он вздохнул, как подросток, и сообщил:
– Мне даже не хочется знать, что будет в отдаленном будущем. Мне нравится сегодняшнее состояние – я полюбил! Понимаете, полюбил... Это может сравниться только с любовью к маме... Я имею в виду именно мою любовь и именно к моей маме... – Генрих немного подумал, а затем, как бы смакуя и углубляя значение сказанного, закончил фразу: – Вике – Виктории Марковне... Правда, ту любовь я потерял... – Ученый задумался.
Сергей, спокойно вышагивая по проблескам замерзшей травы, взял короткий тайм-аут. Генрих в уме насчитал тридцать шагов, прежде чем Сергей заговорил вновь:
– Знаешь, друг мой, потери – это не то, что мы думаем. Любить – значит желать любимому человеку покоя или, если хочешь, комфорта. К сожалению, не все находят гармонию в этом состоянии. Кому-то хорошо в стриптиз-клубе, а кто-то может отдыхать, только выпрыгнув с парашютом из вертолета с высоты четыре тысячи метров... И ощущение потери у всех разное: для кого-то потерять – значит проститься с жизнью, для другого – найти новую, правильную дорогу, для третьего – великодушно отпустить, иногда простить...
– Порой вы говорите загадками, отец Сергей, – прервал Генрих. Очень уж ему хотелось объяснений.
– Скоро ты сам все поймешь, пока что расскажи мне о себе.
Они неспешно прогуливались и беседовали, как старые закадычные друзья. Точнее, теперь беседовал Генрих, отец Сергей кивал и внимательно слушал. Точно так же выслушивал своих пациентов Генрих...
Ученого будто прорвало – он рассказывал Сергею всю свою жизнь: о маме и дяде Мише Есине, об Эльфире и о том, как сделал открытие всей своей жизни; о пациентах и Арине; о Маше... Они уже давно сидели в маленьком деревянном домике отца Сергея.
Он не перебил Генриха ни разу. Кода тот закончил, священник положил ладонь на руку Генриха, полностью накрыв ее. Несколько мгновений голубовато-серые глаза Сергея будто впитывали в себя взгляд Генриха. Сергей начал говорить:
– Когда ты приходил ко мне в прошлый раз, я сказал тебе про твое открытие: ты сам сделал свой выбор и должен за него отвечать. Ты очень близко подошел к осуществлению миссии искусственного контроля естественного и гармоничного процесса. Потому к тебе и пришла эта барышня. Ты не понял, не уловил – она показала тебе путь к искуплению, назови это по-другому – избавление от «очага вины», если хочешь. Совершая после определенного времени любые поступки – хорошие или плохие, – она делала их с одной целью: найти своего ребенка или умереть. Ты думаешь, она поехала на войну, чтобы вымолить прощение? Нет, она искала смерти, оттого и осталась жива. Не пора! – Сергей чуть помолчал. – И не ей решать, – как-то отстраненно сказал он. – Не пора было, – повторил священник, чуть меняя формулировку. – У Генриха почему-то засосало под ложечкой, и ладони покрылись испариной. Ему срочно захотелось увидеть Машу.
– Подожди, успеешь, – снова прочитал его мысли Сергей. – Просто хочу, чтобы ты знал – она добилась всего, о чем мечтала почти всю сознательную жизнь. Добилась всего одновременно... Ей хорошо... Намного лучше. – Он замолчал, предоставив возможность Генриху проанализировать сказанное. – Теперь иди. Не забудь, что она-то как раз полностью искупила все свои грехи и ошибки, на ней нет ни единого темного пятна. И к тебе она пришла для того, чтобы ты понял, кто все решает.
– Но как, каким образом я могу это понять?