Очарование зла
Шрифт:
Кривицкий побродил еще немного, а когда стало совсем свежо, отправился в гостиницу. Теперь следить за ним станет и проще, и сложней: одинокий автомобиль, припаркованный под окнами гостиницы, определенно привлечет внимание. Зато и Кривицкий никуда не денется.
Кондратьев зевнул, не скрываясь. Он никогда не роптал, был весьма исполнителен, но великолепная физиология этого человека требовала к себе некоторого уважения. В частности, если Кондратьев хотел спать, удержать его в бодрствующем состоянии не могли ни крепкий кофе, ни коньяк, ни угроза
Болевич сказал ему:
— Спите, Кондратьев. Я понаблюдаю.
— Если что — разбудите, — зевая во весь рот и являя чудесные ровные зубы, сказал Кондратьев. И тут же отключился.
Болевич не сводил глаз с желтого прямоугольника — окна. Он видел, как Кривицкий ходит по номеру. Вот подошел к окну, выглянул. Явно заметил автомобиль. Ничего, ничего. Пусть понервничает, может быть, оно к лучшему — наделает каких-нибудь ошибок.
Но Кривицкий ошибок не наделал. Автомобиль подтвердил все остальное. Кривицкий посмотрел на телефонный аппарат, стоявший в номере, как на личного врага. Прошелся несколько раз взад-вперед. Принял решение.
Он выглянул в коридор. Никого. Значит, до того, чтобы красться за ним по пятам, они еще не дошли. Ограничились наружным наблюдением. Хорошо.
В конце коридора имелся служебный выход. Правда, он был заперт, но только не для революционера: у него всегда имелась связка легких удобных отмычек. Кривицкий быстро спустился по лестнице. Долго стоял у двери, подглядывая: нет ли и там кого-нибудь чрезмерно бдительного. Нет, никого. Только один автомобиль, возле главного входа. И прослушивающее устройство — это несомненно. Сейчас все ужасно увлечены этими устройствами. В этом кроется некоторая уязвимость. Человек всегда в конце концов оказывается хитрее и гибче машины. Даже такого механизма, как сталинский режим.
Кривицкий выбрался в переулок. Там, в самом конце переулка, на углу, имелся еще один телефон-автомат. Еще один звонок Рейссу. Опять безмолвный.
Рейсс, уже не на шутку встревоженный, повторял:
— Кто это? Кто звонит?
Кривицкий повесил трубку и вернулся в номер. Теперь можно спокойно заснуть.
Что он и сделал.
Утром его разбудил вторжением Болевич. Кривицкий и бровью не повел. Болевич держался молодцом, был свеж и даже попахивал одеколоном, но опытный глаз Кривицкого сразу различил приметы бессонной ночи, проведенной в автомобиле. Лицо чуть смято, равно как и одежда, во взгляде — темнота, как будто ночь все еще имеет над ним какие-то права.
Не произнеся ни слова, Болевич закрыл за собой дверь. Встал у двери, прислонившись к ней спиной.
Кривицкий сказал лениво:
— Простите, я вынужден одеться…
Никак не реагируя, Болевич отозвался:
— Вас хочет срочно видеть Дуглас.
— Я не могу уйти из номера, — вяло возразил Кривицкий. — Вы же знаете, мне должен позвонить Рейсс.
— Он уже не позвонит, — сказал Болевич.
На миг в груди у Кривицкого все сжалось: неужели они опередили
— Вы так уверены? Он обещал.
— Он сбежал из Парижа, — сказал Болевич.
Еще один зевок, чтобы скрыть облегчение. Кривицкий рассмеялся снова:
— Простите меня. Право, мне следует подняться и привести себя в порядок. Сейчас же выезжаю вместе с вами.
Болевич уселся в кресло, взял вчерашнюю газету, уже прочитанную и смятую. Развернул.
— Я подожду вас.
— Я не сбегу, — сказал Кривицкий.
Болевич встретился с ним глазами:
— А кто говорит, что вы сбежите? Я вообще не намерен за вами наблюдать. Просто устал. Простите, я не спросил дозволения передохнуть у вас в номере.
И, поскольку Кривицкий молчал, спросил в упор:
— Так можно я посижу здесь, пока вы собираетесь?
Глава шестнадцатая
Кривицкий знал, что намерен сказать ему Дуглас. Его возвращают в Москву. Болевич это подтвердил. Знал Кривицкий также и то, что означает данный приказ. Игнатий был прав. Поэтому по дороге на выставку, где у Дугласа была штаб-квартира, Кривицкий вдруг попросил остановить автомобиль.
— Я позвоню жене, — пояснил он. — Я быстро. Сообщу ей, чтобы собирала вещи.
Болевич поджал губы. Звонок из автомата прослушать невозможно. И отказать Кривицкому в столь невинной просьбе Болевич не решился. Отказать — значит продемонстрировать недоверие. А демонстрировать свое недоверие Кривицкому сейчас было бы ошибочным: он должен хотя бы надеяться на то, что его по-прежнему считают своим.
— Только быстрей, — сказал Болевич.
Кривицкий выскочил из машины и подлетел к автомату.
Вчера он тоже звонил из автомата. Примерно с таким же лицом: озабоченным, немного нежным. Кому он звонил? Портье гостиницы, где находился Рейсс, говорил, что в течение вечера Рейссу кто-то звонил. Якобы набирал номер и молчал. Он запомнил, потому что Рейсс обращался к нему с вопросом: в порядке ли телефонная связь. «Я еще удивился, потому что связь у нас в полном порядке, клиенты до сих пор не жаловались. Все звонили, всем звонили и разговаривали, сколько хотели. А он говорит: меня с кем-то соединяют, а потом голоса не слыхать».
Дуглас подозревал, что Рейссу звонил Кривицкий. Болевич знал об этом подозрении и отчасти разделял его. Но сейчас Кривицкий определенно звонил жене. Интересно, что он ей говорит? Чтобы собирала вещи?
— Немедленно уезжай в Голландию, — сказал ей Кривицкий. — Ни о чем не спрашивай. Забирай сына и уезжай. Меня вызывают в Москву.
— Но я поеду с тобой! — взмолилась жена.
— Делай, как я прошу, — мягко произнес он. — Если мы поедем вместе, убьют и тебя вместе со мной, а Алека заставят отречься от нас как от предателей Родины. Если я поеду один, убьют меня одного.