Очарованная горцем
Шрифт:
Роб отнес Давину в ее комнату и уложил в постель — в ту самую постель, где — будь его воля — она бы спокойно спала каждую ночь, чтобы утром просыпаться в его объятиях.
— Не оставляй меня! — всхлипнула она, уткнувшись носом в его плечо, когда он нагнулся, чтобы опустить ее на подушки.
— Никогда! — поклялся Роб.
Вытянувшись рядом, он крепко ее обнял.
Давина проплакала почти всю ночь, и сердце Роба разрывалось на части. Он не знал, как успокоить ее, и в результате только молча прижимал ее к себе. В той резне у стен аббатства Святого Христофора она потеряла все,
— Они были моей семьей, — прошептала она. — Я слышала доносившиеся из часовни крики сестер… и ничего не могла сделать, чтобы спасти их.
Роб молча поцеловал ее в макушку и вдруг почувствовал, как у него защипало глаза. Ведь человек, который обрек ее на эти муки, клялся, что любит ее!
— Я молилась, чтобы Эдвард остался жив. Если бы ты знал, как я молилась! Я любила его… и его людей тоже — клянусь, я не могла бы любить их сильнее, будь они моими братьями. Господи… какой ужас! Как он мог так поступить?!
— Не знаю, любимая.
Давина снова уткнулась в плечо Роба. Его тело отреагировало мгновенно. Робу хотелось осушить ее слезы губами, исцелить ее боль, переложить ее на себя. Бог свидетель, он никогда и никого не любил так, как ее! Впервые осознав это, Роб не был потрясен — он давно уже понял, что отдал ей свое сердце. Но как ему теперь сказать Давине о своей любви, когда Эшер только что доказал, что любовь тоже можно предать?
Давина пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и все мысли Роба, точно метлой, вымело у него из головы — осталось одно желание. Он прижался губами к ее виску, шепча обещания, которым она поверит, — во всяком случае, Робу очень хотелось на это надеяться. Давина подняла на него глаза — и он, забыв обо всем, стал покрывать поцелуями ее лицо — залитые слезами щеки, мокрые ресницы, распухшие от рыданий губы.
— Роб, — прошептала она, и он внезапно услышал в ее охрипшем голосе желание, не менее сильное, чем его собственное.
Он склонился к ней — и почувствовал сладостное прикосновение ее губ.
Ему хотелось попробовать на вкус каждый дюйм ее тела, прикоснуться губами к нежной, упругой груди, ласкать бархатистый живот. Он мечтал увидеть ее прелестное лицо в тот момент, когда он станет наконец единовластным властелином ее тела… и ее сердца.
Но сейчас это было невозможно… только не сейчас, когда сердце Давины истекает кровью. Когда вера в дружбу и любовь, которую она так свято хранила, была разбита на куски, осквернена, испоганена предательством. Роб знал, что сделает все, лишь бы вернуть ей эту веру, и доказать, что ее доверие ему дороже всех сокровищ мира.
Он отодвинулся.
— Ты хоть понимаешь, как много ты значишь для меня? — хрипло спросил Роб.
Он заглянул ей в глаза… и невольно улыбнулся.
Ласково погладив его по щеке, Давина тоже улыбнулась ему дрожащими губами.
— Да. Знаю.
Это было еще одно чудо, которое Господь в своей милости послал ему, — нежная, добрая женщина, способная все понять и простить, светлый ангел, спустившийся с небес на землю, чтобы подарить ему счастье.
—
— Расскажи мне о человеке, который ее любит, — попросила Давина. — Какой он?
— Грэм Грант? О, он очень терпеливый, — пробормотал Роб, чувствуя, что тонет в ее глазах. — Вдобавок он очень умный и обладает редким даром убеждения — может, поэтому ему удается без особого труда подчинить себе свою своевольную жену.
— Значит, она обладает сильной волей, да? Аон? — улыбнулась Давина, прижимаясь к нему. — Наверное, он жутко упрямый, да?
— Нет, во всяком случае, когда ему приходится иметь дело с женой. С нею он тает, точно воск, — ухмыльнулся Роб.
— Думаю, он мне понравится.
— Ну, в этом ты не одинока, — расхохотался Роб. — Все девушки в наших местах от него без ума. Но сердце Грэма принадлежит жене. Мне кажется, других женщин он просто не замечает.
— Именно о такой любви я всегда мечтала, — с мечтательным вздохом призналась Давина. — Как я завидую Клер… и Мэгги. И если то, что рассказывают о твоем отце, правда, то и твоей матери тоже!
Роб тоже мечтал об этом. Он еще никогда не влюблялся — ни одна девушка в Кэмлохлине не вызывала в нем таких чувств, как Давина.
— Да, такая жизнь, как у них, это счастье. Она… полная, понимаешь? — пробормотал он, вспоминая отца. — Но зато ты можешь стать королевой.
— Я бы предпочла стать простой служанкой!
Внезапно сердце у Роба упало. Идиот! Забыв о том, что она обещана Богу, он проиграл эту битву еще до того, как вступить в нее! Потом он вспомнил о ее происхождении… и в его сердце впервые закралось сомнение.
— И ради любви к Богу ты готова бросить вызов отцу? — осторожно спросил он.
— Ради любви к Богу я готова бросить вызов целому миру, — пробормотала она. — Но это не понадобится. Я всегда знала, кто я и какая судьба меня ожидает. Отправив меня в аббатство, отец оставил преподобной матушке документ, в котором ясно выразил свою волю. В нем говорится, что если у него со временем родится сын, то моя судьба — служить Господу. Единственное, что неизвестно ни одной живой душе, кроме меня, аббатисы, которая меня вырастила, и вот теперь тебя, — это то, что говорится в самом конце — что если у него не будет наследников мужского пола, то трон перейдет ко мне. Отец написал, что он выждет год после коронации, и тогда, если у него по-прежнему не будет сына, он пошлет за мной. В этом случае меня, должны отправить ко двору, где мне предстоит брак с человеком, которого выберет мой отец.
Давина подняла на Роба глаза. Лицо его было сурово.
— Я не хочу, чтобы меня всю жизнь окружали люди, которые будут льстиво улыбаться в глаза, а за спиной строить планы, как отнять у меня корону. Я ведь даже не знаю своих сестер, ни Анну, ни Марию… Нас объединяет только безрадостное будущее и брак без любви. — На ее глазах вновь выступили слезы. — И вот теперь, когда мой отец стал королем, моя судьба наконец прояснилась, Роб. Если бы я могла увидеть его… почувствовать его любовь, может, тогда мой долг перед отцом казался бы не таким тяжким…