Очарованный принц
Шрифт:
– Вы слышите! – воскликнул кузнец Умар, сухой, высокий, с желтым лицом и щетинистыми бровями. – Вы слышите, как он позорит нас! Ах ты, безродный выкормыш!
Саид был круглым сиротой, приемным сыном чоракского чайханщика Сафара, – об этом и напомнил ему кузнец.
– Спасибо, сынок, спасибо, – подхватил коновал Ярмат, – отблагодарил на славу!
– Так вот она, твоя благодарность за все добро, которое мы тебе сделали, подобрав сиротой и вырастив в нашем селении! – добавил шерстобит Алим.
Справедливости ради заметим, что
Что он мог на этот раз ответить старикам, какими доводами поколебать их решение, когда речь шла для каждого о больших убытках в хозяйстве, о продаже лошадей, овец и коров, если Зульфия не войдет в дом Агабека.
Саид махнул рукой и, ни на кого не глядя, молча вышел из чайханы через маленькую заднюю дверь в переулок.
Здесь он был один; жестко поблескивала под солнцем каменистая дорога, по которой в ногах у Саида катилась, как шерстяной мальчишеский мяч, его короткая полуденная тень; безотзывно молчали глухие заборы и стены; Саид прерывисто вздохнул, стиснул зубы и засмеялся особенным, странным смехом – тихим, но таким леденящим, что всякий услышавший побледнел бы и сотворил молитву.
Глава двадцать третья
Тем временем Ходжа Насреддин миновал на своем ишаке чоракские сады и въехал в селение. Он въехал не большой дорогой, а каким-то боковым переулком, – так подсказала ему узенькая, бежавшая садами тропинка, на которую он повернул, ища в тени укрытия от зноя. Разве мог он подумать, что неведомо для себя избирает как раз тот единственный путь, которым и должно въехать ему в Чорак, чтобы вовремя предотвратить некое страшное дело и обрести неожиданную встречу, важную для всего дальнейшего.
Проезжая мимо полуразрушенного забора, он увидел в его проломе глубину маленького одичавшего садика. Рядом со старым пнем стоял на коленях какой-то прекрасный юноша, обнаженный до пояса, и вслух молился. А за его спиной торчал укрепленный в трещине пня острием вверх длинный пастушеский нож. Солнечные лучи дробились о широкое лезвие, разбрызгивая слепящими искрами.
– О всемогущий всемилостивый аллах, ниспошли мне, ничтожному, прощение за эту самовольную смерть! – говорил юноша. – Пусть я буду прахом твоего покрывала в раю. Остаться на земле? Но слишком велико мое горе и необъятно страдание. О мой небесный отец, не наказывай меня слишком строго: никогда я не был избалован радостями, а теперь отнимают единственную и последнюю!
Сообразив, что здесь происходит, Ходжа Насреддин придержал ишака, спешился, неслышно подкрался к юноше, вытащил из трещины в пне крепко вколоченный нож, бросил его в
Юноша окончил молитву, поднялся с колен, зажмурился, глубоко захватил воздуха, словно собираясь нырнуть, и, взмахнув руками, упал ничком, грудью прямо на пень.
Он рассчитал верно: если бы не Ходжа Насреддин, смертоносное лезвие вонзилось бы ему как раз в сердце.
Но угодил он головою Ходже Насреддину в живот – и замер, полагая себя уже конченным; руки его повисли, пальцы коснулись земли. Прошла минута, вторая…
– И долго ты думаешь так лежать? – осведомился Ходжа Насреддин.
Звук человеческого голоса изумил юношу: он приготовился отныне слышать только ангельские голоса. Он встрепенулся, взглянул: его изумление усугубилось при виде склонившегося к нему лица, вовсе уж не похожего на ангельское – загорелого, запыленного, с черной бородкой и веселыми ясными глазами.
– Где я, и кто ты? – слабым голосом спросил юноша.
– Где ты? На том свете, конечно, куда и стремился. А я главный загробный палач, которому во власть передаются все подобные тебе молодые безумцы для расправы над ними.
Юноша уже все понял: вместо благодарности Ходжа Насреддин услышал горькие упреки:
– Зачем, зачем ты спас меня от смерти! Для меня нет места на земле, нет ни одной, самой жалкой крупинки счастья – только беды, только страдания, только утраты!
– Откуда ты знаешь, что в будущем приготовила тебе земля? – остановил его Ходжа Насреддин. – Мне вот уже сорок пять лет, а я и то ничего ровным счетом не знаю. А в твои годы обращаться к жизни с упреками – это уж чистое кощунство! Что случилось, расскажи; быть может, я сумею помочь тебе?
– Мне никто не поможет.
– Неправда; человеку, пока он жив, всегда можно помочь. Доверься мне, расскажи.
– Разве ты Гарун-аль-Рашид, разве ты подарить мне четыре тысячи таньга, без которых я не могу спасти своего счастья?
– Ты проигрался в кости?
– Не усугубляй моих страданий своими насмешками, о чужеземец!
– Я насмехаюсь? О нет, мне приходилось смеяться над собственным горем, но над чужим – никогда! Я просто недоумеваю: зачем тебе четыре тысячи таньга?
– Я люблю одну девушку…
– Понял, понял, все понял! Она из богатого дома, ее жестокий отец требует с тебя выкуп.
– Ее отец ничего не требует с меня и всей душой желает нашего совместного счастья. Но в это дело вмешался Агабек, хозяин озера.
– Вмешался Агабек! – воскликнул Ходжа Насреддин громовым голосом, заставившим юношу вздрогнуть. – Вмешался Агабек, говоришь ты? Возблагодари же, юноша, аллаха за нашу встречу, спасительную для тебя. Рассказывай!
Он был охвачен боевым порывом, жаждой битвы; еще ни разу не видев Агабека, он уже загорелся гневной радостью при одном его имени! И с восторгом почувствовал свои сорок пять лет не более как словом, а серебряные нити в бороде и на висках – лишь призраком.