Слава богу, сообразил! Всё! Деньги есть! Показываю Радию, танцую пред ним, ура! ура! деньги есть! Всё, Радий, идем билет покупать! Сходили на вокзал, купили в кассе дальнего следования билет до Тюмени, тысяча пятьдесят с комиссионными; еще бы стольник-другой на дорогу — вообще красота!
Впрочем, полторы сотни пришли к вечеру, с рынка. Не в долг Радий взял — заработал!
Купили котлет, печенье, шоколад. Съели у Николаевны. Другая сотня свалилась уже тогда, когда и не ждали вовсе. В понедельник, только что с мамой пообщались («И в Бога я не верю!»), пошли на Переговорный звонить другу в Воронеж, предупредить его на всякий случай, чтобы не высылал денег в Александров. Идем мимо пожарки, смотрю — тетя Шура Максимова навстречу. Такая дама в возрасте, в шляпке, в шубке, в сапожках. Шапокляк из мультика напоминает, только без крыски Лариски и сумочки. Идет в гости к маме моей. Тетя Шура меня любит, с десяток фотографий в альбоме, где она держит меня, маленького, годовалого, на руках, улыбается, счастливая, будто я сын ее. А детей у нее нет. И счастлива ли та женщина, по-настоящему, если не может иметь детей? Увидела, обрадовалась. Я с лету: «Тетя Шура, выручайте! Вот друг у меня, из Якутии. Помочь ему хочу, денег на дорогу собираю. Сто рублей не одолжите?». Радий потом сказал: «Рома, это святая женщина!». Я не стал говорить, что она пьет почти каждый день. Но какова была реакция тети Шуры! Без лишних разговоров, без глупых вопросов, без каких-либо сомнений она махнула нам рукой, развернулась на сто восемьдесят градусов и повела к себе домой. Хотела чаем угостить, но мы торопились. Показала в комнате спящего на диване пьяного мужа. Показала кухню — какая она красивая, отделанная как по евростилю (муж — спец по строительным работам). Дала денег да еще заявила, что не в долг, а просто — сто рублей надо? вот, мол, вам сто рублей, ребятки хорошие мои! Подумал, может, надо было триста попросить? Но наглеть не стал. «Всего вам доброго!» — кланяется Радий. Уходим.
И вот вся эта история с якутом, весь этот пучок реальности из близких мне людей и поступков,
которые они совершили за четыре дня, — вся эта ситуация сложилась в неожиданное для меня чувство. Которое, возможно, я испытывал когда-то очень давно и ради которого именно, собственно говоря, и стоит жить. Все те четырехдневные переживания — светлые, сильные, с достоинством, — которые выпали на мою долю, — все усилилось и, точнее сказать, закрепилось ни тогда, когда он зашел в электричку, а я остался на перроне, а чуть позднее.
Я вспоминаю теперь это событие, чувство, обрушившееся на меня, переживаю его заново и снова благодарю Бога и Радия. А кого мне благодарить?
Помню, стояли в кафе полчаса до отправления, говорили о том, о сем. Я ему — что он, Радий, как волшебное стекло, сквозь которое я увидел истинное духовное в каждом из тех, с кем живу в этом городе. Он мне — что никогда меня не забудет, что, как знать, еще приедет в гости, и что он мне очень благодарен.
Вышли. Постояли у электрички. Покурили.
Обнялись. Расцеловались.
Заскочил в тамбур, махнул мне рукой. В другой руке — узелок. Двери закрылись, электричка укатила.
Я помню, иду по перрону счастливый, довольный. Не то чтобы гора с плеч, вот, дескать, избавился наконец-то от проблемы. Не то чтобы уж прямо радость христианина, который помог ближнему. Просто — хорошо!
Перехожу вокзальную площадь. И — вдруг! — ноги у меня остановились. Песню я какую-то в голове пел — прекратилась песня. Забыл куда шел.
Там, надо мною, и во мне, и вокруг меня взорвалось что-то невыносимо сладкое и экстатическое. Нет, другое — окутало (свалилось на меня столбом) состояние свободы и блаженства. Силы, возможности исполнить задуманное. Стою, сияю, вероятно, излучаю… И еще такое непосредственное живое ощущение, что Господь Бог обнял меня и поцеловал мою душу.
Секунд тридцать.
Я пришел в себя и, запрокинув голову, произнес в вечернее небо: «Благодарю Тебя, Господи!.. Но я ничего не сделал…»