Очень далекий Тартесс (др. изд,)

Войскунский Евгений Львович

острове Пасхи вырубали каменными топорами из цельных скал

огромные статуи?

– Выходит, накопление голубого серебра столь же

бессмысленно, как сооружение пирамид?

– Бессмысленно – не то слово. С точки зрения фараона,

строительство пирамиды, как выражение идеи его могущества,

имело огромный смысл. Возможно, когда-то и властители

Атлантиды копили голубое серебро с определенной целью.

Впоследствии

цель забылась, затерялась, но остался ритуал.

– Опасное, опасное это занятие...

15. ГОНЕЦ ПАВЛИДИЯ

Ретобон сидел на каменистой осыпи, уперев подбородок в раздвоенную рукоять меча, и поджидал гонца Павлидия. Отсюда, с холма в северо-западной части острова, был хорошо виден Тартесс. Прямо на юг – крепостные стены, за ними высились мрачный, увенчанный гребнями царский дворец, серебряный купол храма, темно-серая башня Пришествия. На востоке, за лесом, – главная дорога, что бежит от мостов в северной части острова на юг, к торговым рядам, причалам и верфям. По ту сторону дороги – беспорядочная белая россыпь жалких домишек: квартал горшечников, квартал медников, дальше к юго-востоку дымят горны в квартале оружейников, еще дальше, на оконечности острова, богатый купеческий квартал. Двумя рукавами Бетис охватывает остров, и желтизна реки постепенно голубеет, сливаясь с океанскими водами.

Тартесская гавань забита кораблями – нет им теперь хода в океан. Если хорошенько присмотреться, можно увидеть в утренней дымке неясные черточки на воде – корабли карфагенян. Они-то и заперли гавань. Угрожают великому Тартессу...

На душе у Ретобона было невесело. Миновало две недели с той поры, как победоносное войско восставших рабов, смяв заслоны павлидиевых стражников, хлынуло но трем мостам в северную часть острова, с ходу ворвалось в городские кварталы. Тут-то и столкнулись повстанцы с главными силами Павлидия. В узких кривых улочках квартала горшечников несколько дней шла свирепая сеча. Стражники были хорошо обучены воинскому искусству, и рабы дрогнули, несмотря на численный перевес. Ретобон велел отходить в северо-западную часть острова, рассчитывая закрепиться там в лесу, в загородных домах тартесской знати. Много людей было потеряно при отходе – и не только от копий и секир стражников. Кое-кто из городских, побросав оружие, предпочел скрыться в лабиринте лачуг и мастерских, заслониться бабьими пеплосами. Но главный урон нанес кантабр. Видя, что дело затягивается и в открытом бою царское войско не одолеть, он увел своих соплеменников, а за ними потянулись и рабы из других иберийских племен, и пылкий Ретобон проклял беглецов от имени царя Эхиара.

На открытом песчаном берегу у мостов людей кантабра встретили пращники и тяжелая конница. Много здесь было порублено рабов, много трупов унес в океан желтый Бетис, и лишь небольшой группе удалось прорваться к мостам и уйти на север, в далекие дикие горы.

Поредевшее войско Ретобона раскинулось лагерем, укрепилось в лесу у подножия холма. На облетевших по-осеннему деревьях засели отборные лучники. Полукольцо из перевернутых повозок окружило лагерь, а другой стороной он выходил к морскому берегу. Много раз кидались стражники на приступ, но всякий раз откатывались. Рабы отбивались с ошеломляющей яростью – теперь им и вовсе нечего было терять. Но шел день за днем, а запасы еды, взятые в погребах загородных домов, начинали угрожающе таять. Теперь стражники, окружив лагерь повстанцев, выжидали. Видно, решили взять рабов измором.

А

сегодня утром, только встало солнце, в лесу загремела боевая труба. Глашатаи зычными голосами принялись выкрикивать, что царь Павлидий пожелал вступить в переговоры с вожаком рабов и шлет своего гонца. Ретобон велел крикнуть в ответ, что согласен принять гонца.

Со склона холма увидел Ретобон: из северных ворот крепости выехали на лошадях двое, один держал копье, увитое виноградной лозой, – знак мирных намерений. Ретобон спустился к подножию холма, поросшему ивняком, прошел на полянку с колодцем и коновязями – здесь ожидали его ближайшие друзья и помощники.

Из-за деревьев шагом выехал павлидиев гонец, сопровождаемый пожилым стражником и несколькими повстанцами. Взгляд Ретобона скользнул по лиловому гиматию гонца, стянутому широким ремнем, потом поднялся выше – и замер, прилепившись к лицу. Ретобон не верил своим глазам.

Тордул спешился и пошел навстречу.

– Не ожидал? – спросил он, улыбаясь.

– Знал бы я, какого гонца шлет Павлидий, не принял бы, – хмуро ответил Ретобон.

– Я сам напросился. – Тордул сунул руки за пояс, спокойно оглядел сподвижников Ретобона. – Как-никак мы старые дружки, легче будет столковаться.

– Шелудивый пес тебе дружок, а не я, – отрезал Ретобон.

У Тордула сжались твердые губы, на скулах проступили красные пятна. Однако он поборол гневную вспышку.

– Ладно. Сейчас ты поймешь, что ссориться нам нечего. Слушай! Мы шли против Аргантония, потому что хотели покончить с Неизменяемым Установлением, верно? Теперь Аргантония нет, да сожрут его кости шелудивые псы, которых ты тут упоминал.

Тордул подмигнул Ретобону, но у того ни один мускул не дрогнул на худом, изможденном лице.

– Дальше.

– А дальше вот что. Ты знаешь, что мы с Павлидием давно расплевались. Но теперь другое дело. Павлидий стал царем Тартесса, и он тоже хочет перемен. Клянусь Нетоном, все, чего мы с тобой желали... почти во всем Павлидий согласился со мной.

– Дальше.

– Будут пересмотрены законы. Все звания, кроме блистательного, отменят. – Тордул повысил голос: – Пища для рабов улучшится, они через день будут получать мясо в похлебку. Ремесленникам возвратят долговые записи. Царь Павлидий намерен поощрять искусства и ремесла. Так что, Ретобон, самое время нам помириться.

Ретобон угрюмо молчал, опершись обеими руками на тяжелый меч.

– Если хочешь, – продолжал Тордул, – можешь прямо сейчас собрать свое храброе войско и...

– Ты ничего не сказал про голубое серебро, – перебил его юноша с копной жестких светлых волос.

Тордул посмотрел на него.

– Ага, это ты, Нирул, – сказал он. – Клянусь Нетоном, я рад, что ты жив. Теперь ты сможешь рифмовать все, что вздумается. Никто не станет совать нос в твои пергаменты.

Нирул с сомнением покачал головой.

– Сладко поешь, Тордул. Я слишком хорошо знаком с носом твоего папаши.

– Да пойми ты, времена переменились. Я сам слышал, как Павлидий говорил толстяку Сапронию: «Выгоню, если будешь следовать старым образцам. Давай что-нибудь новенькое».

– Скажи своему отцу, что у меня есть кое-что новенькое, – вызывающе сказал Нирул. – Поэма о том, как мы подыхали на руднике голубого серебра. О том, как моего отца заставили отречься от сына, как затравили до смерти мою мать...

– Я тебя хорошо понимаю. Нирул. Но пойми и ты, теперь все пойдет по-новому. Может, не сразу, но пойдет. Я много говорил с отцом о голубом серебре. Не простая это штука – единым духом отменить Накопление, на котором столько лет стоял Тартесс. Народ этого не поймет. Здесь придется действовать постепенно.