Очень далекий Тартесс (др. изд,)
Шрифт:
Я похлопал Робина по спине и сказал, что все в порядке. Все правильно. И абсолютно ясно.
Спустя час мне дали разговор с Андрой. Мой вызов застал её не то на симпозиуме, не то на коллоквиуме, я увидел на экране лица, белые и чёрные, и сразу вслед за тем остались только глаза Андры: она поднесла видеофон близко к лицу. Родные глаза, серые, в чёрных ободках ресниц. Они расширились, когда я сообщил о новом неожиданном рейсе, в них мне почудился даже испуг.
— Это надолго? — спросила она.
— Да, наверно, — сказал я. — Что поделаешь, я тебя предупреждал: не выходи замуж за пилота.
Я смотрел
— Улисс, это очень, очень плохо. Это просто ужасно… Ты никак не можешь прилететь сюда?
— Нет. Нужно перегнать корабль на «Элефантину», там его будут начинять приборами.
— Хоть на несколько дней, — сказала она. — Улисс, прилети, прилети!
Я встревожился. Махнуть на все рукой, отказаться от рейса и кинуться к ней… Но как теперь откажешься?..
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Ничего не случилось… — Она чуть не плакала.
— Родная моя, русалочка, и мне без тебя невмоготу… Слушай! Я вернусь из рейса и возьму отпуск на полгода. Полгода будем вдвоём.
Она коротко вздохнула и улыбнулась мне. И сказала:
— Ну, ничего не поделаешь. Улисс, я, наверно, скоро уеду в экспедицию в Конго.
— К пигмеям?
— Да. Мы разработали очень интересную программу, Стэффорд одобрил. Эту работу мне зачтут как диплом.
— Вот и хорошо, русалочка! Поезжай. Только будь осторожна с купанием, там ведь крокодилы.
— Ну, какие теперь крокодилы, Улисс!
— Как поживают братья конструкторы? Кстати: нашли тогда Феликса? Я ведь так и не знаю.
В тот вечер, когда мы сидели в гостиной конструкторского бюро, Феликс незаметно ушёл. Никто не обратил на это особого внимания. Но на следующий день Феликса нигде не могли найти. На вызовы он не отвечал, да и не мог ответить, потому что видеофон валялся в его комнате под кроватью. Думали, к вечеру вернётся. Нет, не вернулся. Конструкторы всполошились, Борг засел за инфор-аппарат, посыпались запросы. А следующим утром меня срочно вызвали в Управление космофлота…
— Нашли на четвёртый день, — сказала Андра. — Он шёл по лесу куда глаза глядят и, конечно, заблудился, страшно обессилел… Если бы не биолокатор, то не знаю… случилось бы несчастье…
— Черт знает что! — сказал я. — Что с ним творится?
Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались.
Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры.
Снова «Элефантина». Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами — или, если угодно, над нами — плывёт голубой шар Земли. Где-то там лес в пёстром осеннем убранстве, и мой дом с освещёнными окнами, и Андра…
Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыносимое зрелище!
Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и замечаниями личного характера — такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры.
— Варвар! — вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. — Ты хочешь, чтобы
— А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? — отшучивался монтажник.
Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие монтажники, появлялся их главный.
— Да бросьте вы, ребята, — урезонивал он нас. — Не развалится ваша колымага. Мы же несём полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном.
Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а всё-таки чем-то отличается от других — должно быть, именно тем, что он наш.
Буксиры доставляли к причалу био-, пара— и прочую психоаппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века:
Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти — Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости.Наезжали контролёры из космофлота — знакомиться с переоборудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, пара— и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получится. Контролёры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчитано и согласовано с управлением. Одному такому контролёру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит её, бумагу, в аварийный вычислитель. Контролёр обиделся и сказал, что дерзость — не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях — на тех, что теперь встретишь разве в музее, — ещё в то время, когда мы заучивали таблицу умножения.
Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из соседней комнаты доносилась колыбельная — это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не собирался спать. Он был очень похож на Антонио — такой же вёрткий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро… ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни.
Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шёпотом требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная планета, вокруг которой медленно крутилось кольцо — ни дать ни взять Сатурн.
Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспехах, и вдруг — видно, на что-то случайно нажал — от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина запрыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со стула, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза.
— Превратили квартиру в детский сад, — проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев.
Антонио засмеялся.
— Это Хансен привёз, отец Дагни, — объяснил он. — Да вы слыхали про него — известный конструктор детских игрушек.