Очередь
Шрифт:
Лихвин приветственно махал сипоголовому в знак того, что заметил и понял его.
7. Переправа
«Выждал время!» – бешено крикнул учетчик. Он вмиг понял, чего ради Лихвин вел пространные, мутные беседы. Заговаривал учетчику зубы, пока не подоспеет погоня. Под грубостью обращения с двойняшками Лихвин прятал намерение послать за подмогой. Третировал он их напоказ, а незаметно подмигивал и подавал знаки срочно привести сильных мужчин из очереди. Как ни здоровы, ни злы были девки, трехкратное превосходство сил показалось Лихвину недостаточным. Может, косоглазый плут опасался, что учетчик вооружен? Теперь настал момент оправдать опасения. И, хотя Лихвин стоял смирно и не пытался преградить путь, учетчик пригнулся, выхватил из голенища несуществующий нож и рассек воздух выброшенными вперед пальцами пустой руки перед лицом врага. Тот в страхе попятился.
Учетчик
«Стоять!» – крикнул звонкий девичий голос. Цепкие пальцы схватили учетчика. В ухо ударило сопение счастливо задыхающейся преследовательницы. С зоркостью предельного напряжения учетчик крупно и медленно увидел лица ледокольщиков, наблюдавших с другого берега за борьбой на переправе. В следующую секунду он не удержался на ногах и ударился о льдину. Она перевернулась и накрыла его, как крышка. Он не мог поднять голову над водой. Заплечный мешок, набитый учетным инструментом, перевернул его на спину и потянул вниз. Течение ударило учетчика о сваю. Он уперся в дно, тут было мелко, но выше роста, обнял осклизлый столб и стал карабкаться вверх. Воздух в легких кончался, движения делались мельче, бессильнее. Неожиданно чьи-то руки стали его подсаживать. Наконец, учетчик выставил голову над поверхностью, жадно глотая воздух, свет, звуки. К счастью, он вынырнул из реки не там, где провалился под лед, а по другую сторону мостков. Тут, ниже по течению, вода уносила льдины, поверхность была чистой.
Хотя тело заливало холодом, учетчик мгновенно ощутил тревожную легкость. Вещмешок не оттягивал плеч. Учетчик завертел головой и увидел Лихвина. Тот продолжал выталкивать учетчика вверх, на доски переправы. Конечно, он и перерезал под водой лямки мешка ножом. Теперь Лихвин переложил нож в зубы, чтобы освободить руки. Гири мигом утянули мешок на дно.
Упорные усилия учетчика уйти из города с миром, сохранить свое, не причинить вреда чужому пошли прахом. Уступки и полумеры в противостоянии с очередью обернулись тем, что она руками Лихвина без колебаний утопила инструмент, по крупице собранный учетчиком за долгие годы. Без него учетчик за городом был не нужен и не мог прокормиться. Сейчас он не знал, зачем ему воля, но это было единственное, за что оставалось бороться. Преследователи не собирались его упускать. Двойняшки подплывали к нему, они шумно фыркали и выбрасывали из воды голые красные руки. Несуразная городская одежда слезла с них, как линялое перо. Хотя на кладях они опередили Лихвина, в воде он оказался ближе к учетчику. На раздвинутых лезвием ножа губах застыла широкая улыбка. Уж не мнил ли он себя спасителем?
Резким взмахом левой руки учетчик вырвал у Лихвина скрежетнувший о зубы нож, глубоко разрезав угол рта. И прежде, чем к бледным краям раны притекла кровь, учетчик, не останавливая движения руки, ударил ближнюю двойняшку в темно-рыжие корни мокрых волос. В пылу борьбы он едва успел повернуть кисть, чтобы попасть по голове не лезвием, а рукоятью ножа. Девка погрузилась, но всплыла, она беспорядочно, слабо водила по воде руками, течение понесло ее. Другая двойняшка в страхе отплыла в сторону. Лихвин глядел на учетчика широко раскрытыми глазами, сжимая распластанную щеку рукой, между пальцев текла кровь.
Учетчик оттолкнулся от переправы и наискосок поплыл к противоположному берегу. Где-то он доставал дно ногами, но вновь проваливался в ямы коварного русла. Он не выпустил нож и пытался вогнать лезвие в крупные, тяжелые льдины, чтобы подняться на них. Но лед крошился, не держал. Учетчик не мог переложить нож в правую руку, истерзанная очередью кисть окоченела, скрюченные пальцы не слушались.
Учетчика пронесло между каменных быков
8. Вне очереди
Через пару минут все было кончено.
За все годы, сколько учетчик себя помнил, не было дня, когда бы его мяли, терли, душили столько чужих рук. На загородных сезонных работах должность учетчика обязывала держать учитываемых на дистанции и не оказывать предпочтений. Рыморь с первых шагов внушил учетчику, что, поскольку он один определяет вклад каждого в общий результат труда, постольку во избежание распрей внутри бригады его отношение ко всем должно быть ровным, а невольно возникающую к кому-либо симпатию лучше гасить до того, как ее искра затеплится в приветливом взгляде. Обмениваясь рукопожатиями с группкой рабочих, учетчик не пропускал никого. А когда выходил на утренний развод многочисленной бригады сезонников, поднимал руки и в знак быстрого общего привета сжимал левую правой. Он не тратил время на церемонии, в большой бригаде велик и объем учетной работы, а истинная учтивость учетчиков – точность. И ночевал учетчик отдельно, не в общем бараке, где в бессознательном лепете спящего работяги его товарищи могли заподозрить выклянчивание лишней дольки бригадного пирога, тайный сговор с учетчиком. Никто, даже самые молодые и бойкие сезонницы, не рисковали фамильярничать с учетчиком. Его считали высокомерным типом, но таким его сделала необходимость. Зимой, не в сезон, когда из всей бригады в лесу оставались только Рыморь и учетчик, они окончательно лесели, почти не общались, но не переживали по этому поводу, так как оба привыкли занимать особое положение, держать дистанцию, хранить молчание.
В городе же все и сразу стали грубо толкаться. С того момента, когда учетчик затесался в гущу очередников, толкающих автобус, и колесо обдало его грязной жижей, он вошел в плотное соприкосновение с местным народцем. Учетчик не то что за день, за год не примирился бы с таким сумбуром. После того как во дворе учреждения Ко.5 учетчика перемололи и выплюнули жернова очереди, на нем репьем повис Лихвин. Учетчик ранил прилипалу, бросился вплавь через ледоход, но не вырвался из рук города.
Непрошеные спасатели насильно втащили его в лодку и вернули на левый берег. Они разом тянули телогрейку, сапоги, ремень, срывая мокрое. Потом одни надевали на учетчика чужое сухое, толстый колючий свитер, другие мяли закоченевшие руки и ноги, а сипоголовый предводитель растирал водкой грудь и прижимал бутылку к губам, принуждал пить, чтобы согреть нутро. Старикан и сам отпивал то ли от волнения, то ли для примера. Учетчик стучал зубами о стекло бутылочного горлышка. Каждое чужое прикосновение обдирало, как наждак.
Он терпел происходящее с мрачным стоицизмом. А что ему оставалось!
Спасатели отчаянно торопились и мешали друг другу. Главарь в сутолоке объяснил учетчику причину задержания.
По словам Кугута (так обращались к сипоголовому подручные), протокол свидетельских показаний, снятый с учетчика утром и отправленный наверх, вернулся обратно в подвал с требованием задать свидетелю уточняющий вопрос. Секретарь распорядился срочно доставить учетчика к подвальному окну для повторной дачи свидетельских показаний. Приказ был отдан секретарем сразу после полудня, солнце стояло высоко, и за прошедшие несколько часов посланная Егошем-сверщиком команда сбилась с ног в поисках учетчика. Не суть важно, где он шлялся, почему оказал сопротивление, главное, они его заполучили, и теперь нужно торопиться. Однако срочность не повод для паники, успокаивал Кугут. Ничего серьезнее мелкого уточняющего вопроса, на который следует правдиво ответить, учетчику не грозит. Зря он так волнуется. А если это Лихвин нагнал на него страху, вынудил с риском для жизни бежать через реку, то он за это и поплатился. Учетчик молодец, порезал баламуту рот, пусть придержит язык.
Кугут возился с учетчиком, как нянька или добрый товарищ. Между тем раненый Лихвин беспомощно топтался рядом в мокрой одежде. Он сам как-то выбрался из реки, сам ушел от переправы далеко вниз по течению к тому месту на берегу, куда пристала лодка. Розовая кровь текла по мокрой шее за ворот, но никто не подумал перевязать ему рану, переменить одежду. Оставленный без внимания Лихвин здоровым углом рта пытался что-то сказать, может быть, возразить: спасатели распотрошили его сумку и одевали учетчика в лихвинские сухие вещи. Ища в общем ворохе нужное, они побросали часть вещей в грязь. Раненый пускал пузыри, взволнованно обращался то к одному, то к другому соочереднику, но никто не вникал в его мычание. Все, кроме учетчика, были страшно заняты, но к учетчику единственному Лихвин не обращался.