Очерки истории российской внешней разведки. Том 2
Шрифт:
— Федор Яковлевич, разрешите мне попытаться вынести почту? — обратилась к резиденту сотрудница резидентуры Сосновская.
— А как ты это сделаешь, Юна? — поинтересовался резидент.
— Я — женщина, Федор Яковлевич, — ответила Юна и улыбнулась.
Это была молодая, энергичная женщина с белозубой приветливой улыбкой и всегда модной прической. Резидент внимательно посмотрел на нее.
— Товарищ Сосновская, для этого мало быть женщиной. Ты представляешь, что может быть, если тебя схватят?!
— Да, товарищ Карин. Я все взвесила. Это очень серьезно. Но я уверена, что все будет хорошо, —
Прошло минут пятнадцать-двадцать, как Юна, резидент и его заместитель зашли в помещение, в котором шла обработка японской почты.
В окно хорошо было видно, как полицейские останавливают прохожих — одних отпускают, других грубо хватают и куда-то отводят.
«Как же Юна проскочит через их плотные ряды?» — с тревогой думали мы.
— Смотрите, это она! — вдруг крикнул Эрик Такке, указывая рукой на окно.
Эрик, немец по национальности, был выдержанным и смелым парнем, но сейчас его голос дрогнул. Все мы знали, что он и Юна любят друг друга. Он закурил, а мы стали внимательно смотреть в окно. По ступенькам крыльца приемной нашего генконсульства только что спустилась женщина в легком пальто, повязанная пестрым платком. Вот она прошла двор, вошла в садик, села на скамейку, достала из сумочки носовой платок и закрыла им лицо. Затем она, не торопясь, пошла к выходу. Как не похожа была высокая девушка с тонкой талией на ту, что мы увидели. По двору генконсульства шла чем-то удрученная полная женщина. Вот она вышла из калитки и, чуть покачиваясь, пошла прямо на цепь полицейских, изредка прикладывая платок к глазам.
Мы затаили дыхание. Ведь это была Юна. Представившись беременной, она выносила важную почту японской военной миссии.
Когда Юна подошла к офицеру и тот стал ее о чем-то спрашивать, Эрик не выдержал и вскочил. Его рослая фигура замаячила в полумраке большой комнаты. Вот офицер шагнул к Юне, протянул к ней руку. Юна испуганно отстранилась от полицейского. Затем она запахнула полы пальто, достала из сумочки какую-то бумажку и протянула ее китайцу.
Офицер взял бумажку, повертел ее, потом обернулся и, видимо, позвал кого-то — к нему подбежал китаец в штатском. Он взял бумажку и указал на здание генконсульства. Юна кивнула и приложила платок к глазам.
— Ее же могут опознать! — переживали мы.
Это действительно могло случиться. Ведь все работники советских учреждений в Харбине, и Юна в том числе, примелькались китайским полицейским, круглосуточно охранявшим советское генеральное консульство.
Мы с облегчением вздохнули, когда Юна спрятала в сумку возвращенную ей офицером бумажку и, не торопясь, пошла через цепь полицейских.
Тем временем мы постарались уничтожить все, что могло нас скомпрометировать.
На третий день, после решительного протеста генконсульства, полицейская «осада» наконец была снята. Вернулась и Юна. Она рассказала, как, пройдя полицейский кордон, тщательно проверилась и, убедившись в отсутствии за собой слежки, благополучно добралась до конспиративной квартиры. В назначенное время она вышла на встречу с агентом-связником и возвратила ему материалы.
Когда Юна предложила выйти из здания под видом беременной посетительницы нашего генконсульства, ей были срочно изготовлены документы: прошение от имени русской эмигрантки, желавшей
Позднее резидентура в Харбине создала приемо-передаточный пункт, успешно действовавший под прикрытием бакалейной лавочки, «хозяином» которой был китаец — преданный агент. Недалеко от лавочки приобрели надежную конспиративную квартиру. На ней обрабатывали продолжавшие поступать почтовые материалы, среди которых было немало сведений, представлявших большой разведывательный интерес.
Дело с меморандумом Танаки получило свое продолжение в Корее, и можно с полной уверенностью сказать, что имел место уникальный случай в практике разведслужб, когда один и тот же секретный документ почти одновременно был добыт нашими разведчиками в разных странах.
Сеул, 1927 год. Молодой советский нелегал, действовавший под прикрытием сотрудника известной на Дальнем Востоке и в Китае торговой фирмы «Чурин и К0», сумел завербовать сотрудника японской полиции и наладить через него поступление секретной документальной информации о политическом и экономическом положении на Дальнем Востоке, в Китае, Корее, работе японских спецслужб против СССР, в том числе об агентуре японцев из числа белоэмигрантов, китайцев и корейцев, засылаемых на территорию советского Дальнего Востока с целью шпионажа и проведения диверсионных акций.
Результатом одной из операций, блестяще проведенных разведчиком, и стало получение секретного документа под названием «Меморандум Танаки». Это был известный в последующем сотрудник советской разведки Иван Андреевич Чичаев (1896–1984). После Кореи он работал в Финляндии, Швеции, Латвии и Эстонии. В годы Великой Отечественной войны находился в Англии. На него была возложена задача по поддержанию официального контакта с английской разведкой. И.А. Чичаев награжден многими орденами и медалями СССР.
33. Военные планы Японии
Советское полпредство в Токио. Январь 1928 года. Среди дипломатического багажа, отправлявшегося под надежной охраной курьеров НКИД в Москву, был доставлен внешне неприметный пакет. Проделав долгий путь, он был переадресован на Лубянку, руководителю ИНО ОГПУ. После этого в Токио по открытому международному телеграфу была отправлена телеграмма с условным текстом, который подтверждал получение почты.
Так впервые обозначила себя «легальная» резидентура советской разведки в Токио, пока в лице одного оперработника…
Постепенно состав резидентуры расширялся, открылась дополнительная разведточка в крупном порту на Хоккайдо — Хакодате, где работало советское консульство.
По нынешним меркам общий уровень оперативной подготовки рядовых сотрудников был невысок, особенно по страноведению и знанию японского языка. Приведем выдержку из характеристики одного советского разведчика, работавшего в то время в Токио: «…из печатников, грамотный, стоящие перед ним задачи понимает и старается исполнять, но все упирается в незнание японского языка, не говоря уже хотя бы о немецком или французском…. Нет того дипломатического «лоска», присущего здешним иностранцам…»