Очерки из истории Церкви
Шрифт:
Гонение 250–251 гг. лучше всяких отдельных наблюдений обнаружило, какой густой слой пепла и пыли накопился в церковном обществе за годы мирной жизни. Так что не далек был от истины Тертуллиан, когда он еще лет за тридцать-тридцать пять до святого Киприана бичевал насмешками христианскую «толпу» и ее пастырей. Вот один из сравнительно мягких его отзывов:
«Христианская религия имеет в рядах своих множество служителей простых и малопросвещенных, других — худо утвержденных в вере, а большую часть христиан — легкомысленных, расположенных обратиться в ту сторону, какую угодно» [268] .
268
Скорпиак, гл. 1.
Как часто случается со строгими судьями, сам Тертуллиан оказался не из числа глубокомысленных, несмотря на свой
XIII ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III в. ТЕРТУЛЛИАН
Тертуллиан обратился в христианство в последние годы II в. (думают, что в 190–205 гг.). Он был сын карфагенского сотника (центуриона). Обратился он, видимо, уже в зрелом возрасте, лет тридцати. Тертуллиан был выдающийся юрист [269] ; быть может, мнения его сохранились в Дигестах [270] . От него сохранилось около тридцати сочинений: он — первый крупный латинский христианский писатель. Из Карфагена, а не из Рима вышли почти все крупные писатели латинского христианства первых трех веков, хотя первый был лишь провинцией в Африке, а последний — всемирной столицей. Достаточно назвать Тертуллиана, Минуция Феликса и святого Киприана. Только в середине III в. латинский Рим получил собственного крупного писателя Новациана, да и тот вскоре оказался раскольником. Насколько широко раскинулось христианство в этот век в Западной Африке, видно из того, что на соборе 220–240 гг. в Карфагене собиралось от семидесяти до девяноста епископов. Опередив Рим с его окружением, как в этом, так и в другом отношениях, Карфаген напоминает Малую Азию: дух карфагенского благочестия сроден малоазийскому — здесь то же внимание к молитве, к посту, к внутренней благодатной жизни и проявлениям Духа Святого и сравнительно мало отвлеченных умственных интересов.
269
Евсевий о нем пишет: «Тертуллиан — человек очень осведомленный в юридических вопросах, человек известный и блиставший преимущественно в Риме» (История Церкви, II, 2, 4). Выдающимся юристом признает его и Моммзен.
270
Дигесты — название одной из составных частей так называемого Юстинианова кодекса — грандиозного законодательного сборника, составленного при имп. Юстиниане (в 530–533 гг.). Дигесты содержали извлечения из 1625 сочинений римских юристов предшествующих эпох, необходимые для судопроизводства.
Не случаен здесь успех малоазийского лжеучения — монтанизма; о гностиках, которыми полны Рим, Александрия, здесь почти не слышно [271] .
В Тертуллиане «малоазийское» благочестие облекалось в форму солдата и юриста: какая-то солдатская прямота и грубость проглядывают в его до непристойности грубых выпадах против язычников, еретиков, а затем и всего многообразия неугодных Тертуллиану людей — недостаточно ревностных епископов, недостаточно духовных христиан и т. д. Юридическая ясность и точность его языка были иногда поразительны: он создал много понятий и определений, которые потом стали общепринятыми в латинском церковном языке. Но «юридичность» его мышления часто лишает его мысль нужной для богослова глубины. Тертуллиан был большой писатель; в эту эпоху ни христианское, ни языческое латинское общество не имело писателя, подобного ему по яркости, силе, пылкости.
271
«Племя, правда, немногочисленное, но жестокое», — говорит о гно стиках в Карфагене Тертуллиан (Скорпиак, гл. 1).
Получив хорошее образование, Тертуллиан, помимо юридических наук, хорошо знал языческую поэзию, историю, мифологию, отчасти философию. Проведя, по-видимому, довольно не безупречно молодость (в Риме и Карфагене), в зрелом возрасте, как мы сказали, он перешел в христианство. По некоторым его замечаниям в «Апологии» и других его сочинениях можно думать, что на него повлияла спокойная радостная твердость христианских мучеников. Он мог их наблюдать в 180-х гг. и в Карфагене, и в Риме. Известно, что он называл кровь мучеников семенем для распространения христианства, их поведение — «царственным красноречием». Он говорит в «Апологии»: «Кто в состоянии быть свидетелем (твердости
Обратившись в христианство, он со всем своим пылким талантом ринулся на защиту христианства. Его «Апология», написанная в 197 г., — едва ли не самое сильное, во всяком случае самое едкое произведение. Трудно себе представить, чтобы можно было равнодушно прочесть его меткие и полные юмора характеристики образа действия власти римского общества, полные силы ответы на клевету против христиан, защиту их невинности. Впрочем, это — не защита, а скорее обличительная речь на гнусную травлю беззащитных и неповинных людей.
В один год с «Апологией» на эту же тему им написано еще две книги «К язычникам». Затем последовали (с 198 по 202 гг.) ряд небольших сочинений (трактатов) вроде проповедей: «О крещении», «О молитве», «О покаянии», «О терпении», послание к мученикам (в 197 г.) и др. Это была как бы текущая работа хорошего и тогда еще скромного наставника, может быть пресвитера, которым он вскоре сделался, по словам блаженного Иеронима («О знаменитых мужах», 53) [272] .
Он еще не забыл в это время свое небезупречное языческое прошлое («Никто не достоин стольких упреков, как я» — «Об одеянии женщин» [273] , [11,] гл. 1). Это смиренное самосознание помогало ему в этот период жизни находить правильный путь и православное решение затронутых вопросов.
272
В его собственных сочинениях прямого на это указания нет, но косвенные подтверждения как будто найти можно.
273
Ранее при цитировании того же сочинения Тертуллиана («De cultu feminarum») автор переводил его заглавие как «О женских украшениях». Существует еще один перевод названия на русский язык: «О женском убранстве».
Кончая слово «О крещении», он просит: «Прошу и я вас об одной милости, чтобы в молитвах своих вы поминали Тертуллиана, грешника». Когда он зовет грешников к покаянию, он осознает себя одним из них, даже свое превосходство в грехе («О покаянии», 4). То же видно и в других трактатах этого времени («Послание к мученикам», «Об одеянии женщин», «О терпении»). Видимо, эти признания не были у Тертуллиана общим местом, ничего не значащими словами. Это самосознание приоткрыло ему на некоторое время путь к подлинному пастырству. Когда же замутилось это сознание и замолкли такие признания, он ушел на такую «духовную» высоту, христианское значение которой было совсем сомнительно, но откуда он уже с презрением смотрел на всю эту «толпу» грешников, которая стала ему чужой.
Первоначально он чувствовал себя тесно связанным со всем телом церковным, у которого все больше и больше стало замечаться немощных, слабых, греховных членов.
Тертуллиан в своих первых трактатах не чуждается их и не считает чужими для Церкви. Наоборот, он привлекает, зовет грешника, удалившегося от Церкви, призывает его каяться «среди твоих братьев, имеющих одинаковые надежды и одинаковый страх с тобою, участвующих в твоем препровождении времени, в твоих горестях и страданиях…»
Это не мешало ему видеть, что быстрый количественный рост христианства и во многих потухшая ревность сделали из христианского общества нечто мало похожее на собрание одних праведных людей.
Он и тогда видел, что многие вокруг него не только не праведны, но и не ищут даже в искреннем покаянии выхода из своего состояния, не ищут тех путей, которыми огонь благодати снова возгорается, ибо одни боялись ложного стыда (покаяние было тогда публичным), телесного изнурения (поста), другие — показаться в некрасивой одежде, лишиться всякого рода удовольствия, носить грубую власяницу, так как всего этого требовал обычай от кающегося. Вот каково покаяние по описанию Тертуллиана: «Оно повелевает ему (грешнику) пребывать во вретище и погружает душу в горесть, дабы очистить ее через страдания. Оно запрещает ему всякое услаждение в пище и питии не для одного тела, но и для души. Оно требует, чтобы грешник питал и укреплял душу свою молитвою, постом, воздыханиями и слезами, чтобы день и ночь вопиял к Богу своему, чтобы преклонял колена перед священниками, повергаясь ниц перед престолом Божиим, и просил братьев своих молиться за него» («О покаянии», [9, 4]).