Очерки по истории русской церковной смуты
Шрифт:
Мы должны выяснить, что здесь истинно и что здесь ложно с позиции современного духовенства.
Прав ли и искренен ли Введенский, когда с христианских позиций осуждает капитализм? Да, он, конечно, в этом прав, и даже буржуазные идеологи никогда не утверждали, что капиталистический строй соответствует евангельским идеалам. Они лишь ссылаются обычно на несовершенство человеческой природы и невозможность создать здесь, на земле, какой-либо лучший строй. (В этом они, разумеется, также неправы, потому что согласиться с ними — это означает признать учение Христа утопией.)
Далее Введенский предлагает «благословить
Что делает А.И.Введенский? Он проклинает капитализм и безудержно восхваляет Советскую власть, видя в ней осуществление Правды Божией на земле. Пастырь должен бороться против зверства, озлобленности, произвола, зазнайства, бездумия и бюрократизма. Знал ли обо всех этих пороках советского строя Введенский? Не мог не знать. Почему же он о них упорно молчит, раз он взялся давать всесторонний политический анализ? Ведь ему, как христианскому пастырю, надлежало призывать власть к человечности, внимательному, гуманному отношению к людям.
Ответ может быть только один: Введенский выступает не как христианский пастырь, а как отъявленный льстец.
Но кому нужно благословение заведомого льстеца и имеет ли это благословение какую-нибудь силу? Невольно хочется здесь привести, перефразировав ее, цитату из Пушкина:
… Льстец лукав,
Он горе на народ накличет,
Он изо всех народных прав
Одну лишь милость ограничит. И эта пушкинская характеристика, справедливая вообще, вдвойне справедлива по отношению к Введенскому. Став льстецом, он забыл «важнейшее в законе» — милость. Он забыл, что бесчестно судить человека в его отсутствие, вдвойне бесчестно поносить беззащитного арестанта, обреченного на смерть, — втройне бесчестно унижать того, перед которым еще вчера, когда патриарх был в силе, — преклонялся, кому целовал руку и кого славословил.
Независимо от юридических аргументов извержение из сана заключенного патриарха было глубоко безнравственным актом — столь же безнравственным, как лишение сана приговоренного к смерти митрополита Вениамина. Мир с отвращением и ужасом отвернулся от обновленческого Собора.
«Есть зрелища нестерпимые, есть сочетания слов поистине сатанинские, в соблазне своем непереносимые, — писал сотрудник одной из зарубежных газет в статье под названием «Иуды», — служитель Христов, домогающийся убийства с ним единому Богу сослужащего — это предел земного падения, бездна, разверзающаяся в пустоту всяческого отрицания. Не нужно быть церковно-верующим, не нужно быть вообще верующим — нужно только быть существом, не утратившим образ человеческий, чтобы осудить этих потомков Иуды Искариотского». (Известия
С отвращением и ужасом отвернулся народ русский православный от обновленцев и единодушным протестом ответил он на извержение из сана патриарха.
Здесь, на Соборе, однако, все было иначе: требование Введенского не встретило ни единого протеста. После знаменитого проповедника выступил протоиерей Алексий Дьяконов (бывший черносотенец, который в качестве содокладчика занялся «каноническим» обоснованием проекта резолюции о лишении сана патриарха).
Основные аргументы прот. Дьяконова сформулированы в виде четырех «тезисов»:
«I. Патриарх Тихон, превратно истолковавший на процессе московских священников (в мае 1922 года) заповедь о любви к ближнему, осужден уже апостолом Павлом (1Кор. 3–9).
2. Патриарх Тихон, своими посланиями и своими действиями нарушивший эту заповедь и тем обнаруживший отсутствие в себе любви Христовой (1Иоан. 2–9,14–15), уже получил приговор от того же апостола (1Кор. 16–22).
3. Патриарх Тихон, затворивший свое сердце для умирающих с голоду бедняков и не желавший отдать церковные сокровища на нужды голодающих, а между тем в 1912 году продавший землю ярославского Спасского монастыря капиталисту фабриканту Корзинкину, подлежит извержению из сана по 12 правилу VII Вселенского Собора и по 26 правилу Карфагенского Собора.
4. Патриарх Тихон, сознательно впутавшийся в политику и убежденно и твердо проводивший в жизнь свои контрреволюционные планы, подлежит извержению из сана по суду 6, 81 и 84 апостольских правил». (Деяния.)
Здесь что ни слово — то шедевр. Патриарх Тихон «обнаружил в себе отсутствие любви Христовой»? Но кто же обнаружил ее присутствие? Уж не Дьяконов с Красницким, пересажавшие за этот год по тюрьмам тьму-тьмущую невинных людей и надругавшиеся над приговоренными к смерти людьми?
Далее — патриарх Тихон разрешил в 1912 году продать монастырскую землю. Но разве сейчас речь идет о земле — вся земля уже давно и так отобрана. Речь идет о священных сосудах, которые патриарх не хочет (правильно или нет — это другой вопрос) отдавать в руки безбожников.
И наконец, четвертый пункт — это уже, по выражению Некрасова, «цинизм, доходящий до грации». Патриарх Тихон подлежит извержению из сана за то, что он «сознательно впутался в политику». А чему подлежат тогда Дьяконов с Красницким — или стать официальными агентами ГПУ — это не значит «сознательно впутаться в политику»?
Таким образом, каждое слово о. Дьяконова, как бумеранг, бьет по обновленцам — как, кажется, этого нельзя не заметить. Но никто ничего «не заметил».
Собор спокойно, хотя и несколько вяло прослушал Дьяконова и оживился, когда на трибуну взошел Красницкий.
Владимир Дмитриевич не пытался соперничать с Введенским по части пафоса, понимая, что здесь он будет «положен на обе лопатки». В противоположность Введенскому он решил поразить отцов Собора своей почти «математической» точностью и конкретностью. На протяжении получаса он сыпал, как из рога изобилия, цифрами и статистическими данными, перечисляя «кровавые инциденты», которые произошли по вине патриарха. Вздохнув облегченно после конца его речи, слушатели единодушно выразили свое одобрение докладчику.