Очерки современной бурсы
Шрифт:
В ДОРОГЕ
Поезд медленно набирал скорость. В вагоне стоял шум, слышался детский плач. Матери успокаивали разбушевавшихся младенцев. В проходе появилась проводница с подносом в руках.
— Чаю… Кому еще чаю?
— Будьте любезны, мне, пожалуйста, еще стаканчик, — попросил Андрей.
— Вы, молодой человек, у меня самый хороший пассажир. Все бы так-то чай пили. Уже шесть стаканов взяли, — ласково улыбнулась проводница.
— Не смущайте юношу. Пусть себе пьет на здоровье, — поддержал Андрея сидевший напротив него пожилой мужчина в очках. — Дайте и мне парочку.
— В Москву, — ответил Андрей.
— Наверно, в институт какой-нибудь поступаете?
— Да.
— Скажите, а вы не в наш институт поступаете? — спросили сидевшие возле Андрея девушки. И они тут же рассказали, что учатся в Москве в медицинском институте, институт им нравится и они всех агитируют поступать только в медицинский.
— Но имейте в виду, конкурс у нас большой. Впрочем, если хорошо подготовиться, поступить можно, — добавила одна из них. — Так вы не к нам случайно?
«Что им отвечать? — пронеслось в голове у Андрея. — Сказать правду — засмеют и не отстанут всю дорогу с расспросами. Соврать — тут же попадусь, ведь я совершенно не знаю московских институтов. Придется хитрить…»
— А вы угадайте, куда я поступаю! — предложил он.
Все оживились. Наперебой посыпалось:
— В МГУ?
— Нет.
— В авиационный?
— Нет.
— В энергетический?
— Нет.
— В Иняз?
— Тоже нет.
Перебрали еще несколько институтов. А Андрей все отвечал: нет да нет. Девчат это подзадорило.
— Молодой человек, не будьте таким скрытным. Скажите же наконец!
— Не скажу! Вам разве не все равно?
— Бросьте, девочки, не хочет говорить, не надо. Подумаешь, фон-барон какой, принц заморский! Больно он нам нужен!
И девушки, обидевшись, занялись своими разговорами. Никто, даже мужчина в очках, больше не обращал на Андрея внимания. И ему стало грустно. Он почувствовал, как какая-то невидимая стена встала между ним и теми, с кем еще несколько минут назад он оживленно разговаривал.
«Может быть, я совершил ошибку, скрыв, куда я собираюсь поступать? — размышлял Андрей. — Может, стоило им все же сказать про семинарию, про свои взгляды, про веру в бога? Нет! Все равно они не поймут меня, как не поняла и Лида. Сейчас они считают меня просто нелюдимым, а скажи им, куда я еду поступать, и мог бы в их глазах превратиться чуть ли не в дурачка. Почему пастырей церкви уважают главным образом пожилые люди, а молодежь от них отворачивается? Почему в церкви мало бывает людей образованных? Почему бог утаил истину от премудрых и разумных, как сказано в священном писании, и открывает ее простецам? Впрочем, не нашего это ума дело. Важно то, что мы правы! Тем хуже для тех, кто отвергает наши взгляды…»
Однако эти рассуждения не помогли: Андрею было явно не по себе. Многие пассажиры принялись играть в домино, слышался смех, сыпались шутки. Андрей был один. Допив свой чай, он полез на верхнюю полку.
Пыл поздний вечер. Андрей вспомнил о письме, которое лежало в кармане пиджака. Его передала Лида несколько часов назад, взяв с Андрея слово, что он распечатает письмо только в поезде.
Со дня ссоры они не встречались. Но в день отъезда, выходя из собора, Андрей увидел Лиду.
«Наверно, Кольку поджидает», — подумал Андрей.
Но он ошибся. Завидев Андрея, Лида быстрыми шагами пошла к нему навстречу.
— Андрюша, здравствуй! — смущенно улыбаясь, сказала она.
От неожиданности Андрей даже растерялся, не знал, как себя вести.
— Здравствуй! — ответил он.
— Ты на меня очень сердишься?
— Нет. За что же мне сердиться?
— Андрюшенька, дорогой… — произнесла Лида и так нежно взглянула на него, что у Андрея защемило сердце. Между тем Лида продолжала: — Прости меня! Я тогда погорячилась. Давай будем по-прежнему друзьями!
Лида достала из кармашка голубой конверт и отдала его Андрею:
— Возьми. Только дай слово, что распечатаешь его в вагоне, не раньше. Обещаешь?
— Даю слово.
— Теперь — до свидания!
— До свидания, Лидок! Милый…
Лида пожала ему руку и направилась к трамвайной остановке. Через некоторое время она обернулась и дружески помахала Андрею рукой.
Теперь, ночью, лежа в вагоне, он достал письмо и долго не решался его распечатать. Андрей знал: там должен быть приговор их отношениям. Наконец он разорвал голубой конверт, достал листок бумаги, исписанный неровным почерком. Было видно, что Лида волновалась, когда писала.
«Дорогой Андрюша!» — начиналось оно. У Андрея сразу стало легче на сердце: приговор был благоприятный.
«Я много передумала и решила: раз ты все-таки решил идти в семинарию — иди, твое дело. Я не могу запретить тебе этого, хотя и отговариваю еще раз. Поверь мне, что со временем ты сам разочаруешься в своем выборе…
Я буду учительницей, ты — попом. Наши пути расходятся. Но давай останемся добрыми друзьями. Прошу тебя: не обижайся на свою Лиду. Она хочет тебе только добра, потому что ты ей не безразличен.
Пиши из своей семинарии. Буду ждать твоих писем.
Андрей несколько раз перечитал письмо, и на душе у него стало тепло и радостно. Он заснул, думая о Лиде.
ЛАВРА
В Москву поезд прибыл в половине восьмого вечера. Сколько было о ней дум! Правда, столица представлялась Андрею иной. В своем воображении он рисовал ее не столько современным городом, сколько первопрестольной столицей православной Руси, с сорока сороками церквей, как изображали Москву церковная история, рассказы священников, побывавших в столице.
Андрей быстро перебрался с вокзала на вокзал и сел на электричку, следовавшую до Загорска. Позади остались пригороды Москвы. За широкими окнами — темень. Юноша устал от обилия впечатлений и немного вздремнул. Когда он проснулся, в вагоне были только дальние пассажиры. «Хорошо, если бы нашлись попутчики, знающие, где в Загорске находятся лавра и семинария», — подумал Андрей и стал присматриваться к пассажирам. Но никто из них, даже отдаленно, не напоминал семинариста.
Напротив него сидел мужчина средних лет в военной гимнастерке. Он был в пенсне, из-под которого виднелись маленькие серые бегающие глазки, присматривающиеся к Андрею и его чемоданам. На голове мужчины отсвечивала большая лысина.