Очерки времен и событий из истории российских евреев. 1945 – 1970 гг. Книга 6
Шрифт:
"В 1949 г. в "судный день" в Киевскую синагогу приходило до 6500 чел., в 1950 г. до 7000 чел., в этом году синагога собрала до 20 000 человек…"
7
К концу войны московские хасиды вернулись из эвакуации, и Исраэль Пинский вспоминал:
"Хасидский зал центральной синагоги по субботам и праздникам бывал переполнен… Несмотря на то, что вокруг шли аресты, отец продолжал преподавать Тору и хасидизм взрослым и детям, зачастую бесплатно или за символическую плату. Дома он появлялся не раньше двенадцати ночи, после работы и вечерних
Раввин Ицхак Коган (о послевоенном Ленинграде):
"Моего дедушку Йосефа Тамарина замучили в 1950 году. Когда его хоронили, раввин Мордхе Эпштейн на его могиле взял клятву с моего отца, что семья будет продолжать еврейский образ жизни.
В Ленинграде были тайные синагоги и подпольные "миньяны", и мой папа, коэн (потомок первосвященника Аарона), ходил и давал благословения в нескольких таких "миньянах". Когда молились, то закрывали двери и никого не впускали и не выпускали. Окна занавешивали, чтобы никто ничего не видел, и одна из женщин обязательно смотрела, нет ли кого-нибудь подозрительного. Иногда собирались сорок-пятьдесят человек, а иногда двадцать…
"Когда я подрос, то стал коэном в одних "миньянах", папа – в других, брат подрос – и был в третьих…"
Из рассказов раввина Ицхака Зильбера:
"Раввин Шломо Боков, моэль из Саратова, был уже человек немолодой. Три его сына погибли на фронте, забота о внуках легла на старика и его жену. Жили трудно. Но когда раву сообщали, что надо сделать ребенку "брит-милу" (обрезание), он бросал все свои дела и ехал куда надо. В сорок девятом году рав Шломо приехал в Казань, сделал несколько обрезаний и уже собирался на вокзал, когда узнал, что у меня родился сын. Рав тут же продал билет и остался.
Когда наступил день, рав сказал, что ждал такого обрезания много лет. Дело в том, что… рожениц выписывали из роддома не раньше, чем на девятый день… и четверть века не было у рава ни одного обрезания на восьмой день, как предписано Торой.
Как мне удалось добиться, чтобы жену выпустили из роддома на восьмой день? Жена министра здравоохранения Софья Иосифовна Кошкина занимала видный пост в министерстве. Я обратился к ней. Я не знал, что она за человек, донесет или не донесет, но решил – попробую.
Вошел и говорю:
– У меня к вам просьба. Я еврей, у меня родился сын, и я хочу, чтобы жену выписали из больницы на восьмой день.
Она спрашивает:
– Зачем?
Я объяснил, что Всевышний приказал на восьмой день делать обрезания, а рожениц отпускают на девятый.
Софья Иосифовна записала номер роддома. На восьмой день я пошел к соседу, попросил приготовить всё необходимое, пригласил друзей, еще не зная, выпишут жену или нет. На всякий случай решил быть готовым. В два часа дня жену выпустили, и обрезание состоялось.
Я пошел поблагодарить Софью Иосифовну: "Вы сделали "мицву" – дело, угодное Всевышнему". Она заплакала: "Я знаю, что такое "мицва". Но чего стоит "мицва" женщины, которая замужем за неевреем?.."
Умер рав Боков в Куйбышеве, в пятьдесят первом году... Поехал делать "брит-милу", в дороге ему стало плохо, едва добрался до синагоги, прилег на
8
В годы войны в городах Средней Азии появились эвакуированные семьи хасидов религиозного движения "Хабад", духовным руководителем которых был Любавичский ребе. Многие из них поселились в Ташкенте и Самарканде; к ним переезжали хасиды из других городов, вновь прибывших встречали на вокзале и распределяли по семьям для оказания помощи.
Нота Баркан:
"Мы добрались, наконец, после долгого пути. Сошли с поезда – а в Ташкенте дождь, слякоть, есть нечего. Огромная привокзальная площадь, как муравьями, кишит людьми, которые пристроились со своими пожитками прямо на земле, под дождем. И вот я смотрю, идут двое юношей… Это были сыновья Переца Мочкина. На вокзал они попали не случайно: пронесся слух, что там есть хасидские семьи, и они пришли искать своих…
Мы не были ни родственниками, ни земляками… видели друг друга первый раз в жизни… Ребята отвели нас к своим друзьям, которые сразу же предложили нам по кусочку редьки. Больше у них у самих ничего не было. Зимой, в военном Ташкенте, это считалось настоящим угощением. А юноши, которые привели нас, снова отправились на вокзал…"
Хасиды создали в Ташкенте трикотажную артель, и евреи стали брать работу на дом: это позволяло соблюдать субботу и праздничные дни. Организовали тайную синагогу, открыли подпольные хедеры; дети, которые в них обучались, не ходили в государственные школы, по окончании хедера они продолжали учебу в нелегальной иешиве, где преподавал Нисон Неманов. Учителем в хедере был меламед Шмуэль Исраэль Левин. Впоследствии его обвинили в том, что "воспитывал детей в религиозно-националистическом духе и в духе ненависти к советскому строю".
Большая община хасидов "Хабада" образовалась в Самарканде, и один из них вспоминал:
"Первый год войны был особенно тяжелым. Люди умирали от голода, от болезней. Начались эпидемии… Падали прямо на улицах. Проезжала специальная телега, подбирала трупы, их хоронили в братских могилах. Нашлись в самаркандской общине люди, которые добровольно взяли на себя обязанность разыскивать евреев среди умерших, чтобы предать их земле по еврейскому обычаю…
Реб Менкл Дейч и его сын Довид, состоятельные люди, открыли свои дома для неимущих и стали кормить всех, кто не мог заработать себе на хлеб. Помогали и богатые бухарские евреи – Рефаэль Худайдатов, Авраам Борухов, Авраам Хаим Хайков и другие…
Реб Рефаэль Худайдатов посылал своих детей на вокзал искать среди беженцев евреев, чтобы приютить их. Его огромный двор был похож на эвакопункт".
В Самарканде организовали несколько артелей, чтобы евреи могли работать по домам, соблюдать субботу и праздники; при еврейской общине создали общество "Бикур холим" ("Посещение больных") и погребальное братство "Хевра кадиша". Несмотря на тяжелейшие условия жизни – голод, эпидемии, жилищную неустроенность, открыли подпольные хедеры и иешивы, где обучали детей и подростков; среди прочих преподавал в иешиве рабби Исраэль Ноах Белиницкий.