Очертя голову, в 1982-й (Часть 1)
Шрифт:
Попов спросил его, чему учат в школе милиции, и тут Шурика понесло. Он раскрыл нам массу хитростей и подвохов научил как выкрутиться из того или иного щекотливого положения, объяснил, где можно качать права, а где помалкивать. И всё такое прочее. Помнится, я даже подумал с тревогой, не пожалеет ли Шурик обо всём сказанном, когда очухается, и деликатно перевёл тему на анекдоты.
Начали с «муж в командировке», потом про Чапаева, про Штирлица, потом, как-то незаметно, про Брежнева, Андропова, Черненко…
— Диктор на телевидении:
— А кто такой Черненко? — удивился Шурик.
Попов под столом стукнул меня по ноге так, что остался синяк. Я попытался тему замять, но Шурик уже и сам забыл про Черненко и сам стал откалывать такие вещи, что мы с Поповым не столько смеялись, сколько изумлённо переглядывались.
— Вот уж никак не думал, — сказал я, — что в наших органах процветает свободомыслие.
— Мы же не КГБ, не политуправление какое-нибудь, — заверил Шурик. — Работа как работа: ловить всякую сволочь. Есть, конечно, особенности. Типа стрельнуть или применить самбо при задержании.
Этим Шурик окончательно завоевал наши симпатии. Попов даже предложил ему разыграть, как бандит нападает на работника милиции. И они начали валять дурака.
С выражением тупой злобы на лице Попов медленно заносил над Шуриком бандитский нож (свёрнутую трубочкой газету), а Шурик неловко, с трудом удерживая равновесие, применял приём. С рёвом затравленного зверя Попов неуклюже валился на каменный пол.
Потом мы пили за непобедимую мощь советской армии, а когда начали пятую, в общем счёте, бутылку, наш гость окончательно разомлел. Слегка заплетаясь языком, он разоткровенничался.
— Мужики, хорошо тут с вами, не то что в общаге, в школе милиции. Вот так вот, нормально, поговорить — не с кем!.. Я вот вам сказал, что у нас политики нет; но голова-то есть на плечах! Думаете, я не понимаю, почему председатель КГБ — Генеральным Секретарём? Думаете, я не боюсь, что опять тридцать седьмой год начнётся?… Всё понимаю, а поговорить не с кем. Кто о водке, кто о бабах; кто о водке, кто о бабах. А знать бы только, что нас ждёт — через год, через два…
Шурик уронил голову на руки, а мы с Поповым налили по последней.
— Спи, ментяра, — добродушно сказал Попов. — Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь из КГБ. И тридцать седьмого больше не будет. Не ссы. Перестройка будет, однако. Будешь жить в своём доме, а не в общаге. Ездить будешь на большой, красивой ментовской машине. Дай только время…
Мы выпили и повалились на топчан.
Рано утром, ещё не протрезвевшие, мы подскочили растапливать котёл. Гостя уже не было, хотя дверь котельной была заперта изнутри. Очевидно, кто-то из нас закрыл её на автопилоте.
На столе лежала записка: «Спасибо за компанию. Зайду ещё раз перед отъездом. Шурик».
Вернувшись в свой гостиничный номер, Рахметов прошёл в туалет и, склонившись над унитазом, выблевал всё выпитое одним мощным потоком. Специальная маслянистая смесь, обволакивавшая
Сняв телефонную трубку, он набрал тринадцатизначный номер и оставил на личном автоответчике Змия следующую запись:
«Это терминатор. Сейчас тридцать первое августа, четыре часа утра. Я их нашёл. Четвёртого сентября, в их следующую рабочую смену, предполагаю завершить операцию. Конец связи».
Рахметов выпил воды, разделся и лёг спать. «Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь, помрёт зимой твой Генеральный секретарь… — ритмично застучало у него в голове. — Перестройка будет, перестройка…» Напоследок он представил, как будет убивать этих двоих, ему стало хорошо и он заснул.
На следующий день, первого сентября 1983 года, ближе к вечеру, я и моя жена отправились к Котову. Мы прогулялись пешком до «Площади Восстания» и повернули на Невский. Двое суток почти беспрерывно шёл дождь, а теперь из-за Адмиралтейства светило тяжёлое городское солнце. Асфальт, крыши и листья на деревьях ещё не обсохли, в воздухе ощущалась приятная прохлада.
— Хочешь, дойдём пешком до Дворцовой? — предложил я.
Вера отрицательно покачала головой.
Последние месяцы она мне очень не нравилась. Я заметил, что она балуется травкой, но не подал виду. Я ещё надеялся, что её депрессия связана с психологической адаптацией в новых старых условиях, но уже понемногу начинал догадываться, в чём истинная причина, хотя и гнал от себя эти мысли…
Две остановки на метро, ещё три на трамвае — и мы у Котова, на двадцать третьей линии Васильевского острова.
Дима встречает с приветливым выражением лица. Снимаем обувь, проходим в его комнату. Он по привычке живёт в своей, маленькой, хотя и другая тоже в его распоряжении. На столе, в салатницах и глубоких тарелках, расставлена закуска: салат «Оливье», винегрет, жареная рыба, холодный плов, холодная варёная курица. Бутылка водки и бутылка сухого вина. Рюмки и фужеры из родительского серванта.
— Вот, картошечка поспела, — Котов несёт из кухни дымящуюся кастрюлю. Вера помогает ему переложить грубо изрезанный при чистке картофель на тарелку. Я выставляю две водки и четыре сухого.
Понятно, что все яства, за исключением картофеля, приобретены Котовым в «Домовой кухне». Зато стол выглядит внушительно, по праздничному.
Явился Петрушка — «наш младшенький», как ласково мы его называли, чувствуя своё превосходство в возрасте и жизненном опыте. Он выглядел слегка возбуждённым и взъерошенным.
— Вырвался? — сказали мы сочувственно.
— На следующей неделе Эльвира Станиславовна поведёт нас писать заявление, — заговорил он напряжённо. — Предполагается, что после свадьбы я буду жить у них, вместе с Зинаидой и Эльвирой Станиславовной. Боюсь, что я к этому совершенно не готов. Пока ещё не готов.