Очищение убийством
Шрифт:
— Король Освиу со своей свитой прибудет в монастырь не ранее завтрашнего полудня. Настоятельница Хильда сказала мне, что, если все пойдет своим чередом, она позволит первым прениям начаться ближе к вечеру. Епископ Колман просил меня огласить начальные доводы от имени нашей церкви.
Фидельма как будто заметила в глазах настоятельницы Этайн некоторое беспокойство.
— Это тебя тревожит, мать настоятельница?
Этайн вдруг улыбнулась и покачала головой.
— Нет. Я очень люблю диспуты и споры. И у меня есть прекрасные советники, такие, как ты.
— Кстати, — отозвалась Фидельма, — среди
На миг Этайн переменилась в лице — Фидельма не поняла, был ли то гнев или какое-то менее сильное чувство.
— Молодая Гвид иногда раздражает. Чем-то напоминает щенка, то вдруг застенчива, то слишком льстива. Однако она — превосходный знаток греческого языка, хотя, полагаю, слишком много времени тратит на восторги по поводу поэзии Сафо, вместо того чтобы переводить Евангелия. — Проговорив это с явным неодобрением, настоятельница пожала плечами. — Да, среди попутчиков у меня и вправду есть добрые советчики. Смущает нечто другое. Пожалуй, враждебность и неприязнь, какую я чувствую со стороны последователей Рима. Агильберт Франк, например, который много лет учился в Ирландии, но столь глубоко предан Риму, или этот Вилфрид, который отказался даже приветствовать меня, когда настоятельница Хильда нас познакомила…
— Кто такой этот Вилфрид? Саксонские имена трудно запомнить.
Этайн вздохнула.
— Этот человек молод, но возглавляет сторонников Рима здесь, в Нортумбрии. Полагаю, он сын какого-то знатного человека. Судя по всему, нрав у него крутой. Он побывал в Риме и Кентербери и был приведен в веру Агильбертом, который и посвятил его в духовный сан. Король тех мест дал ему монастырь Рипон, изгнав двоих наших братьев, Эату и Кутберта, бывших там настоятелями. Этот Вилфрид, надо полагать, самый неистовый из наших противников, страстный защитник римских канонов службы. Увы, боюсь, что здесь у нас много врагов.
Сестра Фидельма вдруг поймала себя на том, что перед ее внутренним взором отчетливо предстало лицо молодого монаха-сакса, на которого она только что натолкнулась.
— Но ведь не все, кто поддерживает Рим, наши враги?
Настоятельница задумчиво улыбнулась.
— Возможно, ты и права, Фидельма. Очень может быть, у меня это просто от волнения.
— Да, слишком уж многое зависит от того, как ты завтра откроешь диспут, — согласилась Фидельма.
— Есть и еще кое-что, хотя… — Этайн в нерешительности замолчала.
Фидельма терпеливо ждала, глядя в лицо настоятельницы. Казалось, Этайн никак не может найти нужные слова.
— Фидельма, — проговорила она, внезапно решившись. — Я склоняюсь к тому, чтобы взять себе мужа.
Фидельма широко раскрыла глаза, но ничего не сказала. Духовенство, даже епископы, брали жен; даже монахи из домов, смешанных или нет, могли иметь жен и детей по закону и обычаю брегонов. Но положение настоятелей и настоятельниц было особым — по обычаю они были обязаны соблюдать безбрачие. Таковым же был и устав Кильдара. В Ирландии так было принято: коарб, или преемник основателя монастыря, всегда избирался из родичей основателя. Поскольку настоятели и настоятельницы не могли иметь прямого потомства, преемника
— Это значит отказаться от Кильдара и снова стать обычной монахиней, — сказала наконец Фидельма, поскольку Этайн ничего не добавила к сказанному.
Этайн кивнула.
— По дороге сюда я много и упорно думала об этом. Сосуществовать со сторонним человеком будет трудно, особенно после столь долгого жития в одиночестве. Но, приехав сюда, я вдруг поняла, что уже все решила. Я уже обручилась — по обычаю обменялась дарами. Дело уже сделано.
Фидельма порывисто схватила тонкую руку Этайн и сжала.
— Тогда я рада за тебя, Этайн; рада твоей уверенности. Кто это твой сторонний человек?
Этайн робко улыбнулась.
— Когда бы я полагала, что могу открыть это хотя бы одному человеку, этим человеком была бы ты, Фидельма. Но я полагаю, что это должно остаться тайной, моей и его, — до завершения предстоящего диспута. Когда сей великий собор закончится, тогда и ты узнаешь — ибо я объявлю о своем уходе из Кильдара.
Под окном кельи нарастал шум и крик, и это привлекло внимание обеих женщин.
— В чем дело? — спросила сестра Фидельма, нахмурившись и прислушиваясь к хриплым голосам.
Настоятельница Этайн вздохнула.
— С тех пор как я прибыла сюда, мне не раз уже приходилось быть свидетельницей стычек между нашими монахами и братьями из Рима. Очевидно, это очередная драка. Взрослые люди прибегают к личным оскорблениям и ударам только потому, что не согласны друг с другом в толковании Слова Божьего. Печально, что мужчины и женщины духовного звания превращаются в злых детей, когда не могут договориться.
Сестра Фидельма подошла к окну и выглянула.
Немного поодаль толпа, состоящая по большей части из крестьян, насколько она могла судить по одежде — но в ней были и люди в бурых монашеских рясах, — обступила какого-то нищего. Они насмехались и глумились над этим человеком в рубище, а он хрипло вопил, словно желая перекричать их.
Сестра Фидельма подняла бровь.
— Кажется, этот нищий — один из наших соотечественников, мать настоятельница, — сказала она.
Настоятельница Этайн подошла к ней.
— Нищий. Они многое претерпевают из-за надменности толпы.
— Но послушай, что он кричит.
Обе женщины напрягли слух, дабы расслышать хриплый голос нищего. Очень громкий голос.
— Говорю вам, завтра солнце померкнет в небе, и тогда, в тот самый час, камни сего монастыря окрасит кровь. Берегитесь! Берегитесь, говорю я вам! Я вижу кровь на этом доме.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Звон большого монастырского колокола объявил о приближении открытия синода. По крайней мере, подумала сестра Фидельма, хотя бы об одном обе стороны пришли к согласью — именовать сей съезд христианских сановников греческим словом «синод», сиречь — собор. Синод в Стренескальке обещал быть одним из самых важных соборов и для церкви Ионы, и для Рима.