Очищение
Шрифт:
Романов ощутил, как на миг остановилось сердце. Кашлянул, посмотрел на Муромцева. Тот слышал все и стоял с каменным лицом.
— Все, — сказал Романов. — Надеюсь, Белосельский успел добраться домой… Через неделю максимум у нас будет то же самое. Ну что, похоже, все-таки успели?
— Похоже, да, — кивнул Муромцев. — Небо да благословит этот год… Садимся в осаду?
— Я прикажу начать постоянно транслировать общее предупреждение. И разошлем вестовых, куда только можно. — Романов с шелестом натянул перчатки и уже на ходу кивнул дружиннику: — Возьми
Он вдруг представил себе весь прошедший год, все, что было сделано, все стройки, поля, теплицы, заводы, фабрики, всех людей, которые работали и воевали, которые погибли и умерли. Представил сразу все и всех.
И неожиданно подумал, что в конце концов все будет хорошо.
Будет правильно.
Глава 16
Волчий вальс
А волчата красивы, волчата храбры!
Хоть и прячутся в губы клыки до поры.
И, живьем разрываемы, — не закричат!
Мы гордимся, что так воспитали волчат!
Последние два дня небо было полностью, ослепительно, ясным. Безжалостно сияло солнце, и на фоне неба, залитого белым светом, деревья с мгновенно убитой враз упавшим двадцатиградусным морозом листвой казались проволочными силуэтами. Ветра не было. Совсем. Пар от дыхания, пар над домами поднимался столбиками и долго не развеивался в прозрачном недвижном воздухе. Не было еще и снега. Снег уже засыпал развалины Хабаровска, летел над Бикином и Дальнереченском — но тут, во Владивостоке, трещал мороз и сверкало в бледном небе страшное ледяное солнце.
Стылый мир дышал затаенной, готовой к взрыву угрозой. И люди тоже приготовились. Ждали хоть какого-то движения. Жить вот так было жутковато. Уж слишком противоестественным казалось начавшееся. Пусть лучше ветер, снег, шум…
Китайцы появились под утро третьего дня этой сентябрьской странной зимы, солнечной и бесснежной.
Они шли со стороны старой границы вдоль прочно замерзшей Студеной к озеру Ханка. Это были не солдаты, даже не банда, — озверевшее от голода и страха стадо голов в триста, не меньше. С оружием — правда, кажется, только стрелковым.
По их пятам шел ураганный, жестокий ветер и густой снег.
О прорыве узнали случайно, почти «тыком». Как-то так само собой получилось, что «китайскую сторону» списали, зачислили в «мертвую землю». Да этому, в конце концов, способствовали и данные разведки…
В старых «Ка-30» ехало пятеро.
Покрашенные в белую с редкими черными и серыми вкраплениями зимнюю маскировку, аэросани все-таки несли на борту яркий герб: синий фон, оранжевое встающее солнце и над ним по синему — белая надпись «УТВЕРЖДАЮ». Аэросани были не «государственные», а Даньки Лагунова. И герб тоже принадлежал ему.
Данька (Голландец) Лагунов стал самым молодым витязем после того, как в конце августа с четырьмя бойцами — двумя ровесниками и двумя молодыми мужиками-добровольцами — уничтожил
Водитель и еще один пассажир — наблюдатель — были взрослыми, Данькиными дружинниками. Витязи не засиживались на одном месте, их вместе с дружинами часто перебрасывали туда-сюда по всей контролируемой территории, хотя у каждого неофициально было «поместье». Данькино располагалось недалеко от бывшего «имения» Балабанова, которое так никто и не стал заселять. Хотели, да… но после того, как в подвале нашли самодельный генератор — десяток велосипедов — и расспросили освобожденных мальчишек, которые на этом генераторе работали… В общем, Лагунов, недолго думая, переделал под жилье для себя и дружины бывшие продуктовые склады, с которыми было столько связано…
Кроме них троих в аэросанях ехали Женька Белосельский и Сашка Белов.
Сашка перебрался «под крыло» Женьки, который потихоньку-полегоньку начал возглавлять «черную сотню» — личный разведаппарат канцелярии Романова, состоявший из подростков и детей. Сотни их не набиралось, и не набиралось далеко, но название всем нравилось.
Всех агентов знали только Женька и сам Романов. Почти все остальные — каждый в отдельности — не знали никого из других агентов. Жили и жили обычной жизнью, учились, работали…
— Полчаса до Камень-Рыболова, — сказал водитель.
Из Уссурийска должен был подойти Батыршин с двумя десятками дружинников. Тоже на аэросанях, точней — на санном поезде. Группа Лагунова просто оказалась ближе всех, а Женька с Сашкой ночевали на старой заимке рядом с направлением их движения — и, конечно, присоединились. В Камень-Рыболове людей было не очень много, значительно меньше, чем до войны, хотя многие населенные пункты, раньше считавшиеся маленькими, с тех пор «распухли». Жило человек двести всего. Вообще там предполагалось при первой возможности начать разведение рыбы и запустить комбинат по ее переработке, но пока было не до этого, и работы велись ни шатко ни валко — просто по инициативе местных и исключительно их силами.
— Я выйду, — вдруг сказал Женька.
На него все обернулись разом. Данька спросил резко:
— Рехнулся, что ли?
— Выйду, а вы поезжайте в поселок. — В голосе Женьки появилась такая же резкая командная нотка.
Данька явно хотел плюнуть. Спросил снова:
— На кой черт?
— Что-то не то, — коротко пояснил Женька.
Данька больше не ругался. Предчувствие давно уже стало не просто словом. Уточнил:
— Так давай вместе поедем.
— Не надо. Вдруг ерунда? — ответил Женька. — А у вас пулемет, кто прикроет-то?