Одалиска
Шрифт:
— Отныне так будет при встрече с каждым, — сказал Черчилль. — Старые схемы, по которым мы оценивали человека, рухнули вместе с абсолютной монархией. Ваша революция проникла повсюду. И она коварна. Не знаю, может быть, в конечном счёте вы падёте её жертвой, но, коли это случится, не от моей руки…
— Ваше лицо словно говорит: «при условии»…
— При условии, что вы и впредь будете врагом моих врагов.
— Увы, у меня нет выбора.
— Так вы говорите. Однако когда вы пройдёте в эти ворота… — Черчилль указал на Среднюю башню в конце дамбы — зубчатый силуэт на фоне оранжевого неба, — то окажетесь в новом, неузнаваемом Лондоне. Пожар столько не изменил.
— Я не спал двадцать четыре часа и затрудняюсь вас понять, когда вы говорите метафорами.
— Дело не в усталости, а в том, что вы пуританин и натурфилософ. Обе эти категории не горазды воспринимать намёки и недомолвки.
— Я безоружен против ваших выпадов. Поскольку никто нас не слышит, прошу вас говорить без обиняков.
— Отлично. Я многое знаю, мистер Уотерхауз, поскольку принадлежу к тем людям, которые обмениваются новостями, как торговцы бумагами на бирже. В частности, я знаю, что Исаак Ньютон сегодня в Лондоне.
Даниеля изумило, что Джон Черчилль вообще знает, кто такой Исаак Ньютон. Тот продолжал:
— И ещё я знаю, что несколько дней назад в городе объявился Енох.
— Енох Красный?
— Не стройте из себя дурачка. Это внушает подозрения, поскольку я знаю, что вы умны.
— Я так презираю алхимию, что сердце отказывается принимать ведомое разуму.
— Именно так вы бы ответили, будь вы из их числа и желай это скрыть.
— А-а, теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря о цвете шахматных фигур… Вы думаете, что я прячу под платьем алую мантию алхимика?! Какой абсурд!
— По-вашему, мне должно быть известно, что это абсурд? Прошу вас, ответьте, сэр, откуда? Я не так учён, как вы, признаю; но ещё никто не обвинял меня в тупости. И я говорю, что не знаю, связаны вы с алхимией или нет.
— И вам досадно не понимать, — задумчиво протянул Даниель.
— Не просто досадно — опасно. Я знаю, как в данных обстоятельствах поступит солдат, пуританин, французский кардинал или бродяга, — за одним-единственным исключением; однако мотивов эзотерического братства не понимаю, и мне это не по душе. А поскольку при новой власти я собрался быть человеком влиятельным…
— Да, да, ясно. — Даниель вздохнул и постарался взять себя в руки. — По-моему, вы слишком серьёзно их воспринимаете. Ибо не было ещё такого скопища прохиндеев, фанфаронов, шарлатанов и простофиль…
— И к какой из этих категорий относится Исаак Ньютон?
Вопрос оглушил Даниеля, как удар в челюсть.
— А как насчёт короля Карла II? Кто был его величество — шарлатан или простофиля?
— Я так и так должен с ними поговорить, — сказал наконец Даниель.
— Если вы сумеете разъяснить эту загадку, мистер Уотерхауз, я буду вам обязан.
— Насколько?
— Что вы задумали?
— Если граф встретит смерть нынешней ночью, может ли это сойти с рук?
— Смотря какой граф, — спокойно отвечал Черчилль. — Кто-то и где-то этого не забудет. Учтите.
— Сегодня я прибыл со стороны реки, — сказал Даниель.
— Это уклончивый способ сказать, что вы попали сюда через Ворота предателей?
Даниель кивнул.
— Я, как видите, прибыл по суше, но многие скажут, что я вошёл через те же ворота.
— Значит, мы в одной лодке, — объявил Даниель. — Говорят, что нет чести меж
— Вы прежде заключали договоры, мистер Уотерхауз?
— Да, когда работал архитектором.
— Тогда вы знаете, что всякий договор включает взаимные обязательства. Я могу поддержать вас, когда под вас будут подкапываться. А в ответ буду время от времени к вам обращаться.
Даниель не шелохнулся.
— Что ж, отлично, — сказал Черчилль, протягивая руку сквозь дым, сырость и мрак.
Чаринг-Кросс пылал кострами, но внимание Даниеля привлёк зелёный огонь.
— Особняк милорда Апнора там! — прокричал Боб Шафто, настойчиво указывая в сторону Пиккадилли.
— Положитесь на меня, сержант, — сказал Даниель, — как если бы я был проводником и вёл вас на охоту за диковинным зверем, о котором вам ничего не известно.
Они начали протискиваться через обширный космос площади, наполненный сейчас тёмной материей: толпами, распевающими «Лиллибуллеро», нищими и ворами со Свиного пустыря, выбравшимся сюда для поживы, и драными псами, дерущимися из-за того, что пропустили воры и нищие. Даниель потерял из вида зелёный огонь и уже готов был сдаться, когда на том же месте взметнулось красное пламя — не обычное оранжево-красное, но неестественное ало-малиновое.
— Если толпа нас разделит, встречаемся в начале Кинг-стрит.
— Так точно, ваш-благородь.
— Что за мальчишка говорил с вами, когда мы выходили из Тауэра?
— Посланец Боба Кастета.
— И какие новости?
— Дом Джеффриса заколочен, в окнах темно.
— Что ж, он предусмотрителен, коли велел заколотить дом.
— Как мы заключили несколько недель назад, — отвечал Боб, — Джеффрис хорошо спланировал свой отъезд.
— Хорошо для нас. Если бы он бежал в панике, где бы мы его искали? Сообщил ли мистер Кастет что-нибудь ещё?
— В намерение Кастета входило не столько сообщить нам новости, сколько продемонстрировать усердие и расторопность.
— Этого я и опасался, — рассеянно произнёс Даниель. Его внимание привлёк взметнувшийся к небу синий огонь.
— Фейерверк? — догадался Боб.
— Некоторые планируют свой отъезд лучше, чем остальные, — отвечал Даниель.
Наконец они выбрались на юго-восточный край площади, где Кинг-стрит встречается с Пэлл-Мэлл, а особняки выпирают на Чаринг-Кросс, словно плотина, сдерживающая неимоверный напор сзади. Костёр, который постоянно менял цвет, был разложен на расстоянии полёта стрелы от этих домов. Его не окружала толпа — может быть, потому что главная гульба происходила в другом месте, ближе к Сенному рынку, а может, потому, что костёр взрывался разноцветными языками и распространял удушливый смрад. Даниель двинулся вкруг него по орбите и заметил, что огонь пожирает книги, карты и деревянные ящики. Из горящего сундука сыпались склянки; они лопались от жара и выпускали облачка пара, которые иногда взрывались ярко окрашенным огнём.